Напоминание
Шрифт:
Дальше «и…» Нина не доходила. Но до этой угрожающей буковки все повторялось снова и снова. Даже начало отчетливо представляться — хотя анатомии она отчетливо не знала, — как скальпель Алексея Платоновича начинает дрожать в его руке и нечаянно разрезает большой кровеносный сосуд или ствол нерва. Не просто какой-то там один нервик, а ствол, из которого ветками расходятся нервы. И пошел у нее перед глазами мелькать то сосуд, то ствол — по очереди.
Свой летальный исход бедная Нина видела уже с полной ясностью.
Волна жалости к ним и себе окутала Нину, такая теплая волна, как ватное одеяло. И Нина не заметила, что засыпает в самое неподходящее время утром.
Когда она проснулась, в палате уже встали, позавтракали, а возле нее стояла сестра Алена Сидоровна.
— С добрым утром!
— С добрым?..
— Конечно. С болезнью расстанетесь. Ай-ай-ай, да вы волнуетесь! Ну уж, совсем не с чего. Давайте-ка, проглотите порошок.
— Зачем?
— Чтобы меньше волновались. Ну вот. Скоро за вами приду. Подремлите пока. Алексей Платонович сделает за три минуты — оглянуться не успеете.
На заядлую курильщицу Нину успокаивающий порошок мало подействовал. Она лежала и смотрела в широкое окно. Ей видно было много неба в мелких облаках.
Она старалась думать только о небе. О том, где это небо кончается и начинается небо других планет. А совсем далеко — небо звезд. И оттуда таким маленьким кажется шарик Земля. А на шарике меньше мельчайшей песчинки — она, Нина, лежащая на койке перед операцией.
Лежит песчинка и волнуется…
Но вот показалось за окном солнце, как будто скатилось с крыши, под которой лежит Нина. Но наползает на солнце облачко, делает его тусклым, бессильным и совсем закрывает.
Как странно, думает Нина, что любое ничтожное облако может умалить, заслонить, может сделать невидимым даже Солнце.
Кажется, более чем достаточно грустных мыслей было у нее перед операцией. Так нет, мало этого: откуда ни возьмись — вороны! Целая стая жадных ворон. Полное впечатление, что все они летят именно к Нининому окну. Разве это не означает, что то, самое трагическое, что в голову ей уже приходило, — произойдет?
Когда не оставалось в этом уже ни малейшего сомнения, за ней пришла Алена Сидоровна и повела в операционную.
Обычно и начинающие, и опытные хирурги, а иногда и с ученой степенью приходили смотреть на операции Коржика. Обычно, когда ему самому случалось делать операцию аппендицита, ничем особым не осложненного, он делал ее за три — три с половиной минуты.
Сегодня стены операционной подпирали и те, кому любопытно было посмотреть на редкое явление: Коржин будет оперировать свою, понимаете, сам — свою дочь!
А когда Коржин сказал: не исключено, что на этот раз может понадобиться наркоз, один доктор
Этот доктор и стоял теперь во всеоружии у головы Нины. Бобренок был ассистентом. А Коржин, сделав сам обезболивающие уколы, принял из рук Дарьи Захаровны скальпель.
Нина была отгорожена от своего операционного поля маленькой ширмой, прикрепленной к краям стола. Глаза и лоб были закрыты полотенцем.
Она почувствовала только первый анестезирующий, то есть обезболивающий укол. Потом — ничего… Ничего такого. Потом полоснули как по далекому… одеревенелому.
И сразу голос Коржина:
— Скрылся. Нет его на месте!
Какое-то движение ниже сердца. Какой-то черный ужас. Все, все, что внутри, — вдавливается в горло. Нину душит…
Она силится, она прорывает удушье, чтобы сказать:
— Это — конец.
Смеются. Конец — под смех.
Короткий смех, и тишина напряженного внимания.
Голос Коржина:
— Мерзавец, выбрал подвздошное плато! Прикрепился.
Тишина. Тончайшая борьба со спайками, очагами воспаления. А Нине кажется: все замерло. Кажется, ничем не помочь. Вороны-вороны, вот и смерть.
— Хорошая моя, легче стало?
Странно, ей легче и легче. Ощущение конца отдаляется.
— Да, — отвечает она.
Тишина… но не такая давящая. Руки шепотом-шепотом что-то делают.
— Ник-Ник, вы спросите, в каком вагончике она приехала в Минск.
Нина — с разрезом, с перемещенным на салфетку кишечником — гордо и оскорбленно заявляет:
— Мне больше пяти лет.
— О-о, прошу прощения, побеседуйте с ней о Вольтере, о Сократе. Ну-с, добро пожаловать на место?
— Добро, — отвечает Николай Николаевич.
До чего хочется посмотреть, что пожалует на место, что они там делают…
Это можно увидеть. Когда Нину укладывали на стол, она заметила над ним лампу с круглым плоским диском и увидела в нем свое отражение.
Собравшись с духом, она говорит тому, кто стоит у головы:
— Давит на глаза.
— Сейчас, сейчас мы приподнимем полотенце.
— А снять нельзя?
— Можно и снять.
На диске, как в зеркале: четыре руки в перчатках затягивают, завязывают швы.
— Значит, уже все?!
Коржин веселым голосом:
— Позвольте, откуда она знает?
Нина, с новорожденной бодростью:
— От лампы, ваша светлость.
— Ах, женщины! Без зеркала они даже здесь не могут.
Общий смех. Кто-то сообщает:
— Алексей Платонович, делали четырнадцать минут.
Убирают ширму, к столу подкатывают каталку.
— Можно посмотреть, кто меня так мучил?
Мучитель оказался розоватым, противным, похожим на перекрученного дождевого червяка. Нину он очень разочаровал и удивил: