Напряжение
Шрифт:
– Что они с нами сделали… Что они сделали, бандиты! О господи! Весь дом вынесли. И как только разнюхали? В самом дальнем уголочке ящика, под бельем, хранила золотой медальон с цепочкой. Даже когда торгсины были, и то удержалась, не продала. И на? тебе! Бандиты… Костюм из английской шерсти, цены ему нет… Настоящая английская шерсть! Тоже украли… Уговаривал деверь - продай, так дура была, не послушалась… Ох… Нет больше моих сил… Всю жизнь работали… Сверхурочные брали, ночами сидели… А лучше было научиться красть, чем всю жизнь работать. Залез - и получай нажитое. Ох, попадись они мне,
От окна отошел мужчина, молча, трясущимися руками налил в граненый стаканчик валерьянку, разбавил водой.
– Вы успокойтесь, присядьте, - сказала Золина. В ее нежном голосе слышалось сочувствие. Золина повела женщину к столу.
Олегу хотелось подбодрить обескураженных, пораженных горем людей. Он сказал почти весело:
– Зачем же так расстраиваться? Разыщем преступника, и вещи ваши найдем, получите в полном порядке.
– Уж вы найдете… Как же… Жди, - отозвался из угла тщедушный старик, около которого ластилась девочка.
– Вот у свояка моего пять лет назад белье с чердака уперли, так всё ищут… До сих пор. Вы только пьяным руки крутить мастера.
Олег прошел в другую, смежную комнату, затем в кухню, осмотрел окна, входную дверь, опустился на корточки перед половиками, постланными в прихожей, осторожно потрогал замки. Потом накидал на листочке план квартиры.
– Прошу пока ничего не трогать, - сказал он, вернувшись.
– Кто первый вошел в квартиру после кражи?
– Я, - всхлипывая и прикладывая к припухшим векам кружевной платочек, сказала хозяйка.
– А потом уж он.
– Она кивнула на мужчину, наливавшего ей валерьянку.
– Когда вы отворяли дверь, вы что-нибудь заметили? Ну, скажем, что замок заедает или дверь туго открывается?
– Нет, ничего не заметила. А вошла в комнату - батюшки! Ящики в столе открыты, все вывернуто, брошено на пол. А в шкафу что творится!..
– Сколько человек здесь живет?
– Мы двое да сын, он в армии, на действительной…
– Остальные?
– Это соседи.
– Может быть, кто-либо из вас заметил незнакомого человека здесь, на лестнице, или входящего в эту квартиру?
– Вон Любка говорит, какие-то двое на лестнице у окна стояли.
– Никого она не видела, - поторопился ответить старик.
– Еще новое дело - ребенка путать…
– Да видела, деда…
– Молчи, мала еще по милициям таскаться.
– Так это тебя Любой зовут?
– спросил Олег.
– Ну-ка, подойди ко мне поближе. В каком ты классе учишься?
– В первом.
– Не мытарьте ребенка. Мы-то знаем: только свяжись, там пойдет - один раз зайди, другой… Нет у нас времени.
– Вы хотите, чтобы преступник был найден?
– спросил Олег, начавший терять терпение.
– Они вон хотят, а мне так один черт.
– Ну, а нам не все равно. Мы будем искать, вы же должны оказывать помощь.
– Вы за это деньги получаете, а мы-то при чем?
– не унимался старик.
– Хватит вам спорить-то, дядя Савелий, - вступилась полная, румяная женщина, с любопытством наблюдавшая за всем, что здесь происходит.
– Людя?м работать
– А теперь, - сказал Олег, - посторонних прошу оставить квартиру.
Первой поднялась румяная толстуха, недовольная и обиженная, за ней поплелся старик, потом все остальные.
Олег подошел к окну, где стоял, скорбно ссутулившись, хозяин квартиры, и спросил:
– Скажите откровенно, есть кто-нибудь, кого вы подозреваете в краже?
Тот наклонился к самому уху Олега и заговорил торопливо, глотая слюну:
– Все они… Завидуют нам, мы хорошо жили… На Новой Земле жили, на Ямале… Большие деньги платили… Мы к ним не ходим, а им все от нас что-нибудь надо… Да и Савелий-то Гаврилович хорош. Видали, глазами-то шнырк, шнырк…
– Я спрашиваю, кого конкретно вы подозреваете? Кто бывал у вас на этих днях?
Тем временем Золина терпеливо выслушивала женщину. Когда разговор подошел к концу, она вынула из кожаной папки бланк, отвинтила блестящий колпачок ручки.
– Давайте, Анастасия Дмитриевна, запишем все, о чем мы сейчас с вами говорили.
Приехал эксперт, маленький круглый человечек с погонами капитана. Он был близорук, аккуратен, немногословен и страдал одышкой. Вынув из чемодана коробочки, пакетики, тряпочки, он разложил их на специально припасенной плотной бумаге и принялся за дело. Сквозь лупу он оценивающе рассматривал гладкие блестящие стенки ваз, стаканов, бутылок, которых могла коснуться чужая рука, и качал лысиной.
Под шкаф он постелил газету. Потом открыл алюминиевую коробочку, прицелился и плеснул несколько раз на дверцу серым порошком. Порошок или вовсе не приставал к нежной хрупкой глади и, шурша, сыпался на газету, или лепился плотной горкой. Тогда капитан протягивал руку за пестрой шерстяной тряпицей и кончиком материи терпеливо сбивал горку.
Проделывал он это с нескрываемым удовольствием. Чувствовалось, что ему нравится сама процедура превращения невидимого в зримое, тайного в явное. Когда же мало-помалу на дверце проступили припудренные узоры кожи и явственными стали очертания пальцев, он поднял очки, приблизил пухлое лицо к самому шкафу и долго вглядывался близорукими глазами в тонкие петляющие линии. Затем отошел на два шага, словно художник, пожелавший увидеть свое творение целиком. Он не замечал, как все еще вздрагивающая Анастасия Дмитриевна в перерывах, пока Золина записывала ее заявление, бросала на него тревожные взгляды; не ощущал частого, прерывистого дыхания ее мужа в самый затылок даже тогда, когда налеплял черную клейкую пленку на отпечаток эпидермы: он разгадывал еще одну тайну, преподнесенную ему жизнью, остального - не существовало.
Цепким взглядом хозяин следил за каждым движением эксперта. Стоило капитану отойти, он приблизился к шкафу и потер пальцем место, куда приклеивалась пленка.
4
Обратно ехали медленно и рывками. Мешал тяжелый, широкозадый грузовик, который загораживал дорогу впереди. Он то и дело шумно шипел, мигал красной лампочкой; когда же лампочка гасла, урчал и полз, выпуская из нутра грязно-синее вонючее облако. Вася подкатывал под самый кузов и жал на тормоза.