Наречённый для ворожеи
Шрифт:
Но уже в следующее мгновенье Рута поняла, что ошиблась, незнакомец на её врага походил разве что цветом волос. Брови и ресницы у мальчишки были чёрные, глаза синие и живые, а не оловянные бездушные плошки под соломенными ресницами. Правда, повёл себя незнакомец в точности как старый враг — синие глаза опасно сузились, а лицо сморщилось от отвращения:
— Ох, гадина! — пробормотал он, отшатнувшись.
— Сам такой! Ужо освобожусь, и получишь в ухо! — не осталась в долгу Рута.
— Молчи, девочка! И не шевелись, рядом с тобой змея!
Сказав это, мальчишка
«И всё-таки я полоумная! — опомнилась вдруг дочь ведьмы. — Пообещала сходу дать в ухо, вместо того чтобы умолить развязать! Кто же захочет помогать грубиянке?».
— Эй, не серчай! — принялась она звать по-прежнему слишком слабым, срывающимся голосом. — Выручи меня! Сделай доброе дело!
Но незнакомец не вернулся, а чуть позже Рута не услышала, а скорей почувствовала какое-то движение рядом с собой.
Уже догадываясь, она скосила глаза и уставилась на плоскую змеиную голову прямо у своего виска. Вертикальные зрачки в глазах гадюки словно источали ненависть. Возможно, змея забралась под ветки, привлечённая теплом человеческого тела, но оно оказалось чересчур беспокойным. И раздражённая гадюка сделала бросок и вонзила свои ядовитые зубы Руте в шею.
Когда дочь ведьмы пришла в себя в очередной раз, она ехала верхом на бредущей шагом лошади, привалившись спиной к сидевшему позади ездоку. Рука доброхота ещё и обвивала Руту за талию, удерживая от падения, вот только оглянуться на спутника не получилось. И разбитая голова — теперь, кстати, забинтованная, — а главное — сильно распухшая и горевшая огнём шея не желали, чтобы ими крутили и тревожили.
Зато коситься по сторонам было не больно, и Рута увидела рядом, вернее чуть впереди, ещё одну лошадь с могучим всадником. Одетым не по-сельски: не в бесформенные порты из домотканого полотна и не в лапти, а в плотные штаны, заправленные в сапоги. И не в длинную, почти до колен рубаху, а кожаный короткий доспех, открывающий мощные ручищи до локтя. Словно почувствовав на себе взгляд, могучий муж повернул к девочке волевое, уже не молодое лицо.
— Здрав будь, господарь! — слабо пискнула Рута.
— Очнулась? И ты будь здрава, чадушко, — добродушно прогудел в ответ всадник и девочка облегчённо вздохнула.
— Ой, по-нашему говоришь! А я смотрю платье иноземное, подумала что басурманин. Что в полон меня везёшь.
— Отчего же басурманин, славич. Зовут Бер, — усмехнулся в ответ здоровяк, — И не в полон, а сам пока не знаю куда. Если по дороге, могу подвезти.
— Отвезём куда надо, если даже не по дороге, — поправил мужчину мягкий женский голос позади Руты, и девочка только теперь сообразила, что голова её упирается затылком словно в мягкие упругие подушечки. Да и обнимающая за талию рука явно была женской.
— Здрава будь, господарыня! —
— Бер, давай-ка передохнём, — по-прежнему мягко распорядилась женщина за спиной Руты. — Малышке надо дать питьё.
Остановив лошадь, женщина осторожно передала девочку спешившемуся здоровяку, и тот бережно пристроил больную на травке. А уже в следующее мгновение над Рутой склонилась средних лет женщина с распущенными по плечам русыми волосами. Поддерживало волосы красиво вышитое очелье.
Женщина ласково улыбнулась, а её спутник счёл нужным сообщить:
— Жена моя, Дайва. Вот она не славична, свебка с запада.
Рута улыбнуться в ответ не успела, удивлённо округлила глаза. Мягкая и женственная Дайва вырядилась в плотные штаны, в точности как у мужа. Правда вместо доспеха на женщине была нарядная душегрея: узорчатая, сильно расклешённая под грудью и с присобранными на плечах рукавами. И, как всякая душегрея, короткая. Чуть ниже талии, поэтому пышные бёдра женщины, обтянутые штанами, были словно выставлены напоказ.
— Дозволь узнать, тётенька, пошто позавидовала на мужние порты? Вдруг хозяин осерчает и поколотит? — ляпнула Рута, хотя в другое бы время промолчала. Видно виной её неуместному любопытству было болезненное, лихорадочное состояние.
— Не поколотит, он добрый, — подмигнула ей бесстрашная Дайва. — И это не его, а мои штаны, в дороге в них сподручней. Выпей, чадушко, настой из травки. Немного полегче станет.
— Что за зелье?
— Змеиный корень, удаляет из организма яд.
Она поднесла к губам Руты небольшую склянку синего заморского стекла и девочка, приподнявшись на локте, послушно глотнула. Голова после этого меньше кружиться не стала, да ещё накатила липкая слабость. Рута поспешно легла и в изнеможении прикрыла глаза.
— Бедная девчушка что-то совсем позеленела, — озабоченно прогудел над ней здоровяк Бер.
— Сам видишь — нехорошая рана на голове, ещё лихорадка с ознобом. И не только от укуса гадюки, — произнесла со вздохом Дайва. — Видать добрые люди её умирать рядом с дорогой оставили. Интересно за что?
— Сама потом расскажет, если захочет. Главное чтобы поправилась.
— Это верно, но малышка удивительно живучая! Быстро очнулась и даже разговаривает.
— Потому что ведьма! — твёрдо произнёс над Рутой кто-то третий, и девочка с усилием подняла веки.
Рядом с взрослыми застыл неизвестно откуда появившийся мальчишка. Белобрысый и синеглазый.
«Болтливый проныра видел, как я сумела напиться с помощью волшбы…», — успела подумать девочка, прежде чем жестокая рвота вывернула её наизнанку. Водой как раз и рвало, пополам с горькой желчью.
Вяло обтерев рот ладонью, Рута опять подняла глаза на мальчишку, перевела взгляд на Бера и Дайву и равнодушно произнесла:
— Ладно, я дочь ведьмы. Спасать меня больше не надо, можете опять связать и где-нибудь бросить…