Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)
Шрифт:
Все шумы внешнего мира достигали слуха пленника сквозь фильтр пульсации в ушах. Под ребрами ощущалась бесконечная серия экстрасистолических ударов; за много лет Алистер научился распознавать и бояться их. Дыхание прервалось, и с этого момента, казалось, воздух перестал поступать в легкие с положенной порцией кислорода.
В обычной ситуации он стал бы хватать ртом воздух, но поскольку рот был заклеен, для дыхания остались только ноздри. А в ноздрях пыль и вонь собственных экскрементов как бы образовали пленку, не дававшую затхлому воздуху узилища наполнить грудную
Сердце рассыпалось отчаянной, судорожной дробью, не способное обрести нормальный ритм.
Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…
Едкие капли пота, скатываясь со лба, обжигали глаза. Он попытался поднять руки, чтобы утереть пот, но неудобная поза и скотч, крепко слепивший запястья, помешали донести их до лица.
Снаружи доносился новый шум, сухой, металлический, похожий на скрежет ключа в замке; противно взвизгнула раздвижная дверь.
Шорох гравия приближался с такой быстротой, что обезумевшее сердце на миг замерло.
Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…
Щелкнул замок багажника, и дверца вновь открылась. Когда луч фонарика проник внутрь, Алистер услышал сдавленный крик и увидел, как его похититель схватился левой рукой за правую – не иначе, дверца багажника, спружинив, ударила его по руке.
Положив фонарик на крышу, человек машинально поддернул вверх рукав куртки, чтобы осмотреть рану. Багровая полоса тянулась по руке от запястья до…
Алистер вытаращил глаза.
На правом предплечье похитителя красовалась большая цветная татуировка, изображавшая демона с мужским туловищем и эфирными крыльями бабочки.
Алистер знал эту татуировку. Он помнил, когда и где она была нанесена и у кого была точно такая же.
А еще он знал, что второго ее носителя уже нет в живых.
Выпученные глаза Алистера застыли и теперь напоминали две обесцененные монеты, которыми не выкупить его жизнь. Он весь затрясся, подвывая истерическим всхлипам сердца.
Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…
Как будто опомнившись, человек поспешно опустил рукав, привалился к машине и не до конца закрыл дверцу багажника. Сквозь щель Алистер увидел, как тот скрючился от сильной боли; на рукаве куртки расплывалось кровавое пятно.
И вдруг откуда-то из темноты донесся голос:
– Эй, кто здесь? Вы как сюда попали?
Давление на дверцу багажника ослабело, она снова подпрыгнула кверху. От этой встряски фонарик скатился с крыши и потух.
Алистер услышал быстрый шум шагов; им тут же откликнулся гравий под ногами его похитителя, удаляющегося от машины.
– Стой! Стой, тебе говорят!
Сбоку от машины мелькнула тень, преследующая беглеца. Двойное эхо топота постепенно стихало вдали. Тишина.
Тишина, растянувшаяся на долгие годы.
Алистер приподнялся и головой надавил на приоткрытую дверь багажника. Та подалась, давая ему возможность окинуть взглядом окрестности. Перед ним расстилалось огромное пространство, подсвеченное далекими огнями. Слева, должно быть, на том берегу реки знакомые отблески Нью-Йорка.
Эти фонари и сетка означали, что за ними есть машины, люди, спасение.
За ними жизнь.
Упершись ногами в стенку багажника, Алистер с трудом сумел сесть. Затем поднял связанные руки и поднес их к лицу, чтобы отодрать ото рта липкую ленту. Не замечая саднящей боли, вдохнул влажный вечерний воздух, как материнское молоко. Грудь готова была разорваться и выбросить окровавленные внутренности для удобрения кустов, росших вдоль дороги.
Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…
Осторожно, стараясь не удариться об дверцу, качающуюся над головой, Алистер повернулся и встал на колени. Вцепившись в край багажника, исхитрился перевалиться через борт, оставив внутри свои грязные, искромсанные тряпки – свидетельство человеческого ничтожества перед лицом смерти.
Сделал несколько неуверенных шагов по направлению к далеким огням, не заботясь о колкости гравия под ногами. Даже не посмотрел на огромный промышленный свод, возле которого остановился видавший виды «додж». Позади остались распахнутые в кромешную тьму ворота; он двинулся к очень далеким, почти иллюзорным отблескам на горизонте, которые в тот момент казались ему единственной надеждой на спасение.
Молнией сверкнули в мозгу подкрашенная кровью татуировка в тусклом луче фонарика и грозный силуэт ее обладателя. Алистер знал, кто он, знал, что способен с ним сделать, если вернется, только не понимал, за что.
Эта мысль влила новый квант нервной энергии в воспаленный мозг, и ноги сами собой понесли его быстрее.
Он почти бежал к огням на краю света; каждый шаг был детищем паники и тупой боли в ушах и груди.
Па-тук, па-тук, па-тук, па-тук…
Отмечая его бег по гравию, босые ноги, как в фильмах ужасов, оставляли на дороге кровавый след.
33
Сине-белый полицейский «форд-корона» медленно съехал с Уильямсбергского моста и свернул направо, оставив позади площадку, запруженную полусонными автобусами. В районе обитали в основном правоверные евреи в черных кипах, с длинными курчавыми волосами и черными бородами. Но в этот час на улицах никого не было видно. Не светились вывески магазинов, мясных лавок, супермаркетов, где продаются только кошерные продукты, жалюзи были наглухо опущены – невидящие очи, невнемлющий слух.
Манхэттен во всем его многоцветье был далек и как будто выдуман. А здесь лишь изредка проезжали автомобили с погашенными фарами, и радиоволны спутниковых антенн, направленных в небо, переплетались с направленными туда же молитвами, доносившимися из синагог.
Полицейский агент Серена Хитчин, красивая мулатка двадцати девяти лет, сидела за рулем, а ее напарник Лукас Фёрст устроился рядом с ней, подавшись вперед всем телом. Голова повернута к водителю; руки, не слишком попадая в такт, отбивают музыкальный ритм на пластиковом приборном щитке.