Нарисуем
Шрифт:
– Ты прямо опаздываешь, как большой начальник, – влюбленно глядя на сына, проговорила она.
Митя вдруг мучительно покраснел.
– Я никогда, – запальчиво произнес он, – не буду большим начальником, но никогда не буду и маленьким подчиненным!
Молодец! Такие мысли в десять лет! Весь в …! Умолкни.
– Это дядя Валера, я тебе как-то говорила про него, – сообщила ему Инна вскользь: мол, уезжаем отсюда, никаких здешних дядь можешь не запоминать. И Пека, тоже как некий дядя, стоял рядом с пиявками в банке.
– Иди завяжи шнурок, – только и сказала Инна, глянув
Поставив банку, – луч солнца играл в ней, – Пека отошел покорно к ступенькам… хотя мог бы завязать здесь.
– Все, хватит! – сказала она, глянув на Пеку, но адресуясь мне. – Два раза уже давили его!
– В переносном, надеюсь, смысле?
– У нас в стране только хорошее бывает в переносном. А плохое – только в буквальном. Два раза засыпали буквально, породой!
– За что?
– У нас в стране… одного только тебя не за что. Остальных всех – есть за что. Некоторых даже многократно! А если ты такой святой… – Глаза ее вдруг заиграли. – Давай тогда с нами. Работу найдем.
Митя наконец-то увидел меня и смотрел изумленно, словно его осенило.
«Ну? – меня прошиб пот. – Тебе предлагают руку! И сына! Так что же ты?»
– А Пека как? – пробормотал я.
Подошел Пека с идеально завязанным шнурком.
– Ну вот, завязал, – произнес он как-то даже робко. Да, жизнь пообломала его. Как и каждого… но заметней на нем.
– Все! – Она его чмокнула. – Пиши! Приказ придет скоро. Гумилов не подведет. Обязан как-никак нам. Как только тебя назначат – бухгалтера гони! И вот этого – тоже! – шутливо, а скорее серьезно, ткнула в меня.
Подарить Мите книгу свою «Похождения двух горемык»? Но теперь-то зачем?
– До свидания, папа, – скованно Митя произнес. Мне лишь кивнул… А чего бы ты хотел, «за такие деньги»?! Стрельнув галькой, «рафик» уехал.
– Ну что, – банку приподняв, Пека глянул на подруг-пиявок. – Пошли подыхать?
Ко мне он со столь заманчивым предложением не обратился. Но куда он, туда и я. Красавицы-смертницы грациозно изгибались в банке, временами увеличиваясь, как под лупой, до размеров змеи.
– А ты не хочешь поставить? – Пека вдруг предложил.
– Угощаешь?
Во, коррупция началась!
– Хочу, чтобы твоей крови попили, – разоткровенничался он. – Может, тоже помрут. Может, они сами отравленные, в реке этой? – с надеждой глянул на мутную гладь.
Да, сразу высокую должность я ухватил: испытатель пиявок!
В низеньком флигельке за буйными зарослями крапивы поставили банку с пиявками на зарешеченное окошко. Банка увеличивала, как линза, и красавицы наши развевались там, как черные флаги.
Из клетушки с тряпьем вылез заспанный «фершал», хитрыми глазками-васильками смотрел на нас.
– Вот ему поставь! – Пека, как римский император, указал на меня.
– Так посторонним только с вашего приказу пиявки делать?
Видимо, это была одна из главных статей его дохода.
– А ты еще не понял, кто перед тобой? – Пека выпятил грудь.
От пиявок спина вздрагивает – холодные, брр! – потом они начинают жечь. Когда встаешь, слегка качает от слабости – вспомнил: как при малокровии в детстве. Я много бы дал, чтобы
– Все, поздняк метаться! – Пека с окна схватил банку с оставшимися пиявками, размахнулся… но творить безобразия в рабочем помещении директору ни к чему. – Идем.
– Куда?
Куда – неважно, важно успокоить его!
– В болото их!
– Но они-то виноваты чем?
Спокойно, спокойно!.. У меня нервов нет. Проблемы лишь у других – должен их устаканивать.
– Может, кому другому пригодятся? – предположил я. Аргумент подействовал. Пека поставил банку. Часть гуманизма все-таки проявил. И «фершал» оживился.
– Там, – синея глазками, произнес, – ждет один…
– Разберусь! – отчеканил Пека.
В сыром садике на скамейке развалился мужик. К блаженству готовился: щурил глазки, сладко почесывался весь. Рубашка на пузе распущена. Ботинки на голую ногу, без шнурков… даже завидно. Вольготно живут! Увидел нас – и глазки сразу сделались стальные.
– Вы хто?
– Курортную книжку! – Пека неподкупную руку протянул.
– Так мы с Трофимычем…
– Забудь про него! – это я рявкнул. Тоже «заступил».
– Что там у тебя? – Пека строго указал на мешочек возле ботинка. Мешочек был поднят.
– Сушеный снеток.
– Сыпь. У тебя есть во что? – Пека ко мне обернулся.
– А то!
Я тоже понимаю свой пост. Как чувствовал: уходя с виллы, пакетик захватил. Урвал я его на одной литературной премии… то есть премия другому досталась, а я зато пакетик урвал!
– Шурши, шурши! – нагло говорил Пека, когда тот вопросительно прерывал сухую струйку. Коррупция полным ходом пошла! – Ладно, иди. – Пека наконец насытил свой взгляд. Взяткодатель ушел в пиявочную. – Да… – Пека зачерпнул горсть, пристально вглядывался в рыбешек, решив, видимо, внести лирическую составляющую. – Первая моя еда! Голодно жили, а у соседки в сенях стоял мешок снетков. Зачерпнешь на ходу – и после хрустишь полдня. Солененькие! – напряженно всматривался в эти сушеные запятые. Лицо его исказила мука. Видимо, никак не удавалось ему найти тут свое оправдание. – А эти… злые какие-то! – подбросил их на своей мозолистой ладони. Стыдно в глаза глядеть снеткам!
– Ну почему? – проговорил я. – Вот этот, глазастенький, вроде бы ничего.
– На. Спрячь пока! – Пека протянул мне пакет. Щедро делился криминалом. И так бы мы, может, и жили с ним, не зная отказа, а может быть, даже меры, в пиявках и снетках, но… слишком громкий оказался пакет!
– Что он у тебя – из жести, что ли? – злобно сказал Пека, когда мы пошли.
– Да это снеток такой шумный.
Буквально шагу без грохота не шагнуть! Пека, наверное, думает – я нарочно?
В грязелечебницу с ним заглянули – грязь аппетитно чавкала в чанах, шли пузыри. Но грязехранительница суровая оказалась женщина, хоть и привлекательная – выгнала нас!