Народовольцы
Шрифт:
Перовская. С вами я, с вами… с тобой!
Желябов (кричит). Так что же ты медлишь?! Вот и скажи нашим, жженки сегодня выпьем!
Перовская. Какой ты… Пойми сомнения мои. Не могу себя предательницей чувствовать… Когда люди не категория для логических выкладок ваших, а живые, когда я вижу в их глазах благодарность, понимание меня и себя как одного, когда они ко мне, как к сестре, – тогда минута моей жизни не напрасна, я радость испытываю, такую радость, какую, должно быть, первые христиане знали.
Желябов. Я крестьянский сын… Кто поймет тебя, как я? Народ вижу всегда, что бы ни делал. Но дело, к которому мы приставлены, мы обязаны выполнить! Приговор произнесен.
Перовская. Ну так надо исполнить его скорее!
Желябов. Соня! (Подходит, целует ей одну руку, потом другую.)
Перовская, улыбаясь, смотрит на него. Тогда Желябов наклоняется, быстро берет в руки ее лицо и целует его много раз.
Перовская (отталкивая его). Андрей, стыдись!
Желябов. Соня, неужели ты не видишь…
Перовская. Стыдись, стыдись! И тебя в бабниках числить, и ты не выше этого, о таких пустяках думаешь. Мне говорили, да я не верила! Стыдись – мы на такое идем…
Желябов. Соня, да ведь я люблю!
Перовская. Слушать не могу. Не говори, молчи, не надо! Обнимемся, как брат с сестрой. Мне – в Москву, тебе – в Александровск… Наше дело не цветами – динамитом пахнет!
Обнимаются.
Толпа на перекрестке.
Сановник. (продолжает читать газету). «Это отребье все же порождение русской земли, русского общества. Никакие правосудные казни не смогли до сих пор истребить этого семени зла…». Нет уж, извините, господа, никогда их за русских не сочту! Да и посмотрите, кто среди них!
Третий офицер. Значит, так, пол и стены оказались обиты розовым стеганым атласом, а потолок весь в зеркалах.
Второй офицер.А дверь как же?
Третий офицер. Дверь скрыта в стене.
Первый офицер. И представь себе, мамзели в натуральном виде уже там.
Третий офицер. И великие князья по одному, ну и…
Второй офицер. Главнокомандующий и накрыл, рапорт во дворец!
Западник. Правда ли, что к Перовской не пустили мать?
Третий офицер. Нет, господа, это все-таки из ряда вон, и ничего, прикроют, увидите!
Левый. Ужасно, ужасно, казнить женщину публично, ужасно…
Правый. Отчего же! Э-ман-си-пе! Равноправие, так сказать.
Славянофил. Не соглашусь, нет, милосердие в обычае русских! Нравственность
Муравьев и Желябов продолжают свой мысленный диалог.
Муравьев. Но что им, людям без нравственного устоя, огромное движение, умственное, общественное, вызванное великими реформами царя-мученика… Револьвер и кинжал были ими забракованы. Наступила эпоха динамита! (Встает.) Вы, Желябов, начали ее в городе Александровске (смотрит бумаги) восемнадцатого ноября тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Вы явились туда под именем купца Черемисова… С вами был рабочий Иван Окладский и неизвестная женщина, которую вы называли своей женой.
Желябов. Что до нравственных устоев, то у нас взаимно разные о них понятия с господином прокурором. Дело же под Александровском я и не намерен скрывать. Это было частью предприятий партии «Народная воля» на всех железных дорогах от Симферополя до Петербурга. Я действовал по поручению Исполнительного комитета в качестве его агента третьей степени.
Муравьев. На всех железных дорогах… агенты третьей степени… да были ли такие агенты? Подсудимый Желябов ясно желает, представить СВОЮ так называемую партию сильнее, чем она есть на самом деле, а себя слабее!
Желябов (тихо). Да, желаю! Должен, не могу иначе, даже если мне это не удастся!
6
Домик на окраине Александровска. Ночь. Отдаленный стук поезда. В комнате – Якимова и Окладский.
Якимова. Ванечка, ну что ты все мечешься? Я тебе совет дам: сосредоточься на том, что тебе сейчас, сию секунду исполнять надо, воображению пищи не давай.
Окладский. Как же – не давай. Нынче днем купцы являлись, справлялись, скоро ли шкуры поставлять, на базаре тоже разговоры – кожевенный завод де заявлен, а ничего не делается, чудно!
Якимова. А купцов тебе надо было ко мне послать: я жена заявителя, мне и отвечать.
Окладский. А как в хату бы прошли да заприметили что, кому ответ держать?
Якимова. Мне и ответ держать, Ванечка, мне. А ну взгляни на меня, кругом взгляни – чем же не купеческое обличье? Ну укажи мне на вещь такую, чтобы не соответствовала, а? А говорю как? Как говорю-то, вот у тебя выговор не южный, а пишешься – из Одессы… Не идет?
Окладский. Не слыхать…
Якимова. Ванечка, может, свечу пора ставить?
Окладский. Как же – ставить, ишь скорая – свеча кого притянет.
Якимова. Надо ставить, Ванечка, он же не видит ночью!
Окладский. Не видит, а скрывает. Я пойду, встречу, без меня не дойдет!
Якимова. Торопишься, Ванечка, надо делать, как Андрей Иванович велит, аккуратненько.
Окладский. Вот ты бы поаккуратней нас кормила, а то едим кое-как… «Аккуратненько». За домом-то присматривать стали.