Нарушенный завет
Шрифт:
Глава VI
В ночь после праздника Гинноскэ и Усимацу остались в школе — была их очередь дежурить. Старый Кэйносин, опечаленный расставанием со школой, долго не хотел уходить. И после ужина, сидя в дежурной комнате, он продолжал свои скучные жалобы, пока его молодые собеседники не стали уже посмеиваться над ним. Стенные часы пробили восемь, потом девять. Вечер был холодный, чувствовалось, что завтра будет большой мороз. Усимацу отправился в обход, а Кэйносин, усевшись возле жаровни, продолжал изливать свои горести Гинноскэ.
Минут через двадцать Усимацу вернулся. Задув фонарь, он подошёл
— Ну и стужа! В нынешнем году такого холода ещё не было. Потрогай, — Усимацу протянул руку и коснулся руки Гинноскэ.
— Как лёд! — Гинноскэ отдёрнул руку и удивлённо взглянул в лицо Усимацу. — Что с тобой? Ты так бледен! Что-нибудь случилось? — испуганно спросил? он.
— В самом деле, что с тобой? — забеспокоился и Кэйносин.
Усимацу вздрогнул, словно припомнив что-то. Некоторое время он как будто колебался: сказать или нет? Но так как Кэйносин и Гинноскэ не сводили с него глаз, он в конце концов решился.
— Со мной сейчас случилось нечто странное…
— Нечто странное? — переспросил, нахмурившись, Гинноскэ.
— Когда я с фонарём обходил здание школы, и дошёл до спортивной площадки, мне показалось, что кто-то зовёт меня. Посмотрел вокруг — никого нет. Мне этот голос показался очень знакомым. И я вспомнил, что это был голос моего отца…
— Да, странные вещи бывают на свете, — заметил Кэйносин и недоверчиво прибавил: — А что же произнёс этот голос?
— «Усимацу, Усимацу», несколько раз.
— Неужели так и звал по имени? — У Кэйносина глаза стали совсем круглыми.
Гинноскэ рассмеялся.
— Ну, это какая-то чепуха! Сэгаве-куну просто почудилось.
— Нет, правда же, звал по имени! — взволнованно подтвердил Усимацу.
— Этого не может быть. Это плод твоей беспокойной фантазии.
— Не смейся, Цутия-кун, меня действительно звали по имени. Это был не шум ветра, не голос птиц. Это, безусловно, был голос отца. Мог ли я ошибиться в этом?
— Нет, ты это серьёзно говоришь? Не шутишь? Не дурачишь нас?..
— Мне очень грустно, Цутия-кун, что ты не веришь мне… Я говорю совершенно серьёзно. Я слышал, как меня звал отец, слышал вот этими самыми ушами…
— Значит, твои уши тебя обманывают. Твой отец далеко, на горных пастбищах Нисиноири. Он не может звать тебя здесь. Какая чепуха!
— Это не чепуха. Это удивительно.
— Удивительно! Такие чудеса совершаются только в старых сказках. В наш просвещённый век никто этому не поверит.
— Нет, Цутия-кун, ты не прав, — вмешался Кэйносин. — Так утверждать нельзя…
— Ну, что мне с вами делать?.. Отсталые вы люди! — насмешливо воскликнул Гинноскэ.
Вдруг Усимацу насторожился. Он весь изменился в лице — неподдельный страх исказил его черты. Достаточно было взглянуть на выражение его лица, чтобы убедиться, что он не шутит.
— Опять кто-то зовёт. Слышите? За окном, — прошептал Уоимацу, прислушиваясь. — Нет, всё это слишком странно… Извините, я пойду посмотрю.
Усимацу выбежал из комнаты.
Гинноскэ не на шутку обеспокоило странное поведение друга. А вконец перепуганный Кэйносин был уверен, что это какое-то предзнаменование. «Невероятно слышать здесь голос отца!» — думал он.
— Как бы то ни было, — сказал он Гинноскэ, — сидеть тут у жаровни тоже невесело. Не пойти ли и нам посмотреть?
— Пожалуй, — согласился Гинноскэ. — С Сэгавой-куном творится
В ушах Усимацу всё время звучал призывный голос отца, и он шёл на этот голос. Свет, проникавший из окна дежурной комнаты, освещал только узкую полоску школьного сада. Очертания здания и деревьев были скрыты тьмой. Казалось, что всё кругом затаилось под покровом ночи. Хотя ветра не было, холод пронизывал насквозь. Кто но испытал на себе сурового горного климата Синано, тот вряд ли может себе представить такую ночь.
Голос отца слышался всё явственней. Усимацу остановился, глаза его свыклись с темнотой, и он при свете звёзд стал вглядываться в ночную тьму. Нигде никого не было. Стояла полная тишина. Даже собаки в эту холодную ночь не лаяли. Нет, никакой другой звук не мог обмануть его слуха.
— Усимацу, Усимацу! — услышал он опять. Ледяные мурашки поползли по его дрожащему от страха телу. Он был потрясён до глубины души. Сомнений быть не могло — это был голос отца, как всегда, немного хриплый и строгий. Неужели он из далёкой долины Эбосигадакэ зовёт его к себе? Усимацу взглянул вверх: небо над Ииямой, как и весь уснувший городок, было беззвучно, безмолвно. Ветер стих, птицы попрятались. Только ярко сияли звёзды, да лёгкой дымкой простирался по торжественному небу Млечный Путь. Всё это вызывало в душе смутное волнение. Чем больше Усимацу всматривался в небо, тем больше оно казалось ему бездонным, тёмно-синим морем, за которым угадывались другие миры… А голос отца продолжал звучать, пронизывая холодный воздух ночи; он проникал в самую глубину мозга Усимацу. Что могло это значить? Теряясь в догадках, Усимацу бродил по школьному саду. Зачем отец зовёт его? Может быть, он напоминает ему о своём завете? Может быть, любящее сердце отца чувствует страдания сына? Может быть, он ещё раз хочет напомнить ему: «Во что бы то ни стало скрывай своё происхождение. Помни, как страдал всю свою жизнь твой отец!» Усимацу представил себе отца: вот сейчас он вышел из сторожки на безмолвное пастбище, он думает о своём сыне, он зовёт: «Усимацу, Усимацу!» — И голос его понёсся над долинами Синано и достиг слуха Усимацу… А может быть, всё это только плод его собственного воспалённого сознания? Вне себя от сомнений и страха, Усимацу, сам не понимая зачем, стал звать:
— Отец! Отец!
— Ты здесь? — послышался голос Гинноскэ.
Затем блеснул свет фонаря, и он подошёл к Усимацу, а следом за ним и Кэйносин. Гинноскэ поднял фонарь и осветил лицо Усимацу, потом огляделся но сторонам, всматриваясь в темноту. И тут Усимацу сообщил, что опять слышал голос отца.
— Вот видишь, Цутия-кун, — сказал Кэйносин, лязгая зубами от холода и страха. Гинноскэ засмеялся.
— И всё же это невозможно! Расшатались нервы, Сэгава-кун в последнее время стал очень мнителен, поэтому ему и чудится всякий вздор.
— Расшатались нервы? — как будто в раздумье переспросил Усимацу.
— Видеть что-то там, где ничего нет, слышать голоса при абсолютной тишине вокруг, — разве это не следствие расстроенных нервов? Всё это, друг мой, тебе померещилось, всё это призраки, рождённые твоей мнительностью.
— Призраки?
— Да, да. Так называемые галлюцинации. Призраки, которые чудятся слуху. Это звучит немного странно, но если бы можно было так сказать, то это как раз то, что сегодня с тобой происходит.