Нарушенный завет
Шрифт:
— Я-я? — Бумпэй не знал, что ответить.
— Ты посмотри, как льнут к нему ученики. Вокруг только и слышишь: «Сэгава-сэнсэй, [17] Сэгава-сэнсэй». Может быть, всё это происходит потому, что Сэгава-кун к ним подлаживается? А подлаживается он к ним потому, что на это есть причины? Как ты думаешь, Кацуно-кун?
— Я вас не вполне понимаю…
— Гм… видишь ли… это сугубо между нами… Несомненно, Сэгава-кун мечтает полностью захватить руководство школой.
17
Сэнсэй —
— Ну, нет, об этом он вряд ли думает! — рассмеялся Бумпэй.
— Ты говоришь, вряд ли? — недоверчиво заметил директор. — Почему ты уверен, что он об этом не думает?
— Да потому, что он ещё не в таком возрасте, когда думают о подобных вещах. И Сэгава-кун, и Цутия-кун ещё слишком молоды!
Это слово «молоды» вызвало у директора сокрушённый вздох.
С площадки через закрытое окно доносился глухой стук теннисных мячей. Игра была в разгаре. Бумпэй невольно прислушался. Директор взглянул в лицо молодого человека и снова вздохнул.
— Что у него на уме, у этого Сэгавы-куна?..
— Что у него на уме? — удивлённо переспросил Бумпэй.
— В последнее время, когда бы я ни встретил его, он всегда задумчив, о чём-то размышляет. Что же, по-твоему, заставляет его так задумываться? Не веяние же это нового времени?
— Нет, если Сэгава-кун о чём-то и задумывается, то совсем о другом. Вы, право, ошибаетесь…
— Тогда тем более непонятно. Значит, он думает совсем не о том, о чём в своё время думали мы. То, что нас занимало, для него не представляет никакого интереса. А чрезвычайно занимает Сэгаву-куна именно то, что было нам совершенно чуждо. Видимо, потому мы и не можем работать вместе. Неужели у всей молодёжи нового времени мысли так разнятся от наших?
— Не думаю.
— Ну, в тебе-то я уверен. Пожалуйста, не поддавайся этому дурному влиянию. Я готов сделать для тебя всё, что в моих скромных силах. В жизни надо помогать друг другу. Ведь так, Кацуно-кун? Да… Но с этими чуждыми элементами не так легко совладать. Нужно хорошенько пошевелить мозгами… Подумай и ты. Может, мы сумеем что-нибудь придумать… Всё, что тебе удастся узнать о Сэгаве-куне, непременно сообщи мне.
За окном опять послышались громкие возгласы играющих. Бумпэй взял ракетку и вышел. Директор открыл окно и стал наблюдать за игрой. Он был в том возрасте, когда человек ещё не настолько стар, чтобы ощущать собственную слабость, но уже утратил вкус к спорту, и любимая игра молодёжи — теннис — вызывала у него присущее его старым соотечественникам презрение. Он смотрел на увлечённых игрой молодых учителей и учеников с выражением, говорившим: «Ну, что за глупое времяпрепровождение!»
Ярко сияло осеннее солнце. Под его лучами подсыхала влажная земля. Лица играющих разгорелись. Бумпэй присоединился к играющим. Против него и молодого учителя играл Гинноскэ с учеником. И вскоре Гинноскэ — этот лучший игрок школы — был разбит наголову и вместе со своим партнёром сложил ракетки. Последовали звонкие хлопки и весёлые возгласы игроков: «Гейм!» Из окна учительской выглянули две молодые учительницы и захлопали вместе со всеми. Воспользовавшись минутным перерывом, ученики, которые, разбившись на группы,
— Ну, идите же кто-нибудь! — рассердившись, понукали наблюдавших за игрой Бумпэй и его партнёр. Мальчики переглядывались и насмехались над смущённым Сэнтой. Никто не хотел играть с «этa».
Вдруг Усимацу, стоявший всё время в стороне, скинул хаори и взял ракетку. Все почему-то рассмеялись. Учительницы, наблюдавшие за игрой, тоже улыбнулись. Расположенный к Бумпэю директор стал следить за начавшейся игрой с интересом, явно не желая, чтобы победу одержал Усимацу со своим партнёром. Положение Бумпэя было более выгодным, потому что солнце было у него за спиной.
— Ноль — один! — послышался голос судьи Гинноскэ, стоявшего у сетки. Усимацу и Сэнта проиграли первый мяч. На губах у зрителей появились усмешки, казалось, они радуются неудаче Сэнты.
— Ноль — два! — громко крикнул Гинноскэ. Усимацу и Сэнта проиграли второй мяч.
— Ноль — два! — повторили некоторые зрители, чтобы всем было слышно.
Против Усимацу и Сэнты играли Бумпэй и один молодой учитель. Оба они были сильными игроками и хорошо сыгрались, партнёру же Усимацу — маленькому Сэнте — недоставало тренировки.
— Ноль — три! — снова возвестил голос судьи. Усимацу весь горел от возбуждения. Игра была для него сейчас не просто состязанием в ловкости, а борьбой рас, борьбой человека с человеком, и он боялся потерпеть в ней поражение.
— Не сдавайся, не сдавайся! — подбадривал он слабенького Сэнту.
Была их подача. Усимацу должен был подавать последний мяч. Он стал в самом углу площадки, примерился и ударил. Мяч стремительно полетел в сторону насторожившегося Бумпэя, но чуть-чуть задел за сетку.
— Сетка! — закричал Гинноскэ. Усимацу подал второй мяч. Теперь он ударил слишком сильно, и мяч, не удержавшись, перелетел за линию площадки.
— Аут!
Усимацу был раздражён. Он как будто перекачал всю свою силу в одну правую руку и с такой яростью отбил мяч, словно один этот удар должен был решить исход игры. Как часто бывает в молодости, ему казалось, что судьба всей его жизни зависит от исхода этой игры.
— Райт!
Бумпэй ловко отбил мяч и умышленно направил его в сторону растерявшегося от неудачи Сэнты. Солнце слепило глаза мальчика, и он не мог даже разглядеть летящий на него мяч.
— Гейм! — в один голос воскликнули все. Мальчики, которые пытались отнять у Сэнты ракетку, хлопали в ладоши; и; прыгали от радости. Даже директор невольно вскрикнул, мысленно поздравляя Бумпэя с победой.
— Сэгава-кун проиграл всухую… Как лее так? — сочувственно сказал Гинноскэ. Не слушая его, Усимацу набросил на плечи хаори и, подавленный, быстро покинул площадку. Он пересёк двор и, дойдя до места, где его никто не мог видеть, остановился. Он был недоволен собой. Рэнтаро… Охината… теперь Сэнта… Перебирая в уме одно имя за другим, он содрогнулся. Ах, благоразумие всегда приходит слишком поздно!