Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца

Шишков Михаил

Дело в том, что после выхода Финляндии из войны в сентябре 44-го балтийские подводники, получив в свое распоряжение порт Турку, вновь смогли выйти на морские просторы. И надо же такому случиться, в тот день, когда мы обстреляли неопознанную стальную «акулу», пропала без вести наша субмарина, которая так же, как и мы, «охотилась» в районе Данцигской бухты. Вскоре был выпущен приказ, запрещающий нам, торпедоносцам, атаковать одиночные подводные лодки… Вообще же осень 44-го часто преподносила мне различные неприятные сюрпризы, благодаря чему этот период жизни можно было бы назвать полосой невезения, но тот факт, что все переделки, в которые тогда попадал мой экипаж, неизменно оканчивались хорошо, не позволяет мне употребить по отношению к нему подобную метафору.

Остался в живых – это главное, остальное всегда можно исправить…

Двойной удар

Жизнь человека стремительна и непредсказуема. Она играет им по собственной прихоти, порой совершенно не считаясь с его желаниями и устремлениями. Бывает, она настолько властно и жестоко распоряжается людьми, что даже самый сильный из нас в определенной ситуации может ощутить себя безвольной песчинкой, гонимой вдаль всесильными ветрами.

Но тем человек и отличается от всех живых существ на нашей планете, что он обладает волей, дающей ему возможность, мертвой хваткой сдавив горло реальности, вырвать у нее победу в, казалось бы, самой безнадежной ситуации. И пусть шансы сделать это невелики – бывают ситуации, требующие действовать наперекор инстинкту самосохранения. А там – будь что будет…

Конечно, «стальные нервы» и «безграничная храбрость» существуют лишь на страницах литературных произведений, реальный же мир населен самыми обычными людьми из плоти и крови, для которых такие моменты никак не могут пройти бесследно, навсегда вгрызаясь в их память и неотступно преследуя ночными кошмарами в течение всей оставшейся жизни…

30 октября 1944 года я получил привычное для меня задание на крейсерский полет. Время близилось к вечеру, поэтому искать противника мне предстояло на лунной дорожке. Красивое, между прочим, зрелище – эта разрезающая черную морскую поверхность пополам яркая полоса света. В тихую безветренную погоду, когда море замирает без движения, она похожа на одинокий лучик солнца, которому каким-то чудом удалось проникнуть в царство абсолютного мрака. Волны же своей неподражаемой игрой теней придают ей некоторое сходство с лестницей, ведущей к луне, но так и не сумевшей дотянуться до ночного светила…

…Такое природное великолепие не может пройти мимо внимания художников-маринистов, занимая достойное место в их творчестве. В наши дни, когда волею судьбы я попадаю в картинную галерею, я никак не могу спокойно пройти мимо реалистично написанных лунных дорожек. Останавливаюсь, подолгу рассматривая понравившуюся мне картину, и порой ловлю себя на мысли, что ищу на ней не что иное, как контрастирующий на светлом фоне своей чернотой небольшой силуэтик вражеского корабля…

Правда, любоваться морскими красотами во время боевого полета нет никакой возможности – внимание целиком и полностью поглощено поиском цели. Идешь вдоль дорожки, впившись в нее глазами. Сегодня нам повезло – на море полный штиль, освещенная луной часть морской поверхности идеально гладкая, словно зеркало. Значит, даже небольшому катеру, попадись он на нашем пути, не удастся уйти незамеченным. Но вероятность того, что враг окажется в поле моего зрения, весьма незначительна – лунная дорожка весьма узкая, а по обе ее стороны, совсем недалеко, небо практически полностью сливается с морем. Держишься за нее, стараясь не отрываться слишком далеко. Свернул немного в сторону, считай, ослеп, только на приборы и остается смотреть, а этак совсем ничего не найдешь…

– Светит месяц, светит ясный… – затягивает песню штурман Николай Иванов. Обычно он летает в экипаже Саши Преснякова, но в этот раз по приказу Борзова вместо заболевшего Сурина отправился на задание со мной. Коля просто излучает оптимизм, и кажется, никаким жизненным коллизиям не под силу заставить его загрустить хотя бы на мгновение.

Хоть Иванов и не мог похвастать таким шикарным голосом, как Пресняков, но в ноты попадал неплохо, да и тембром обладал весьма недурным, так что слушать его было довольно приятно. Тем более Коле прекрасно удавалось совмещать пение с исполнением своих прямых штурманских

обязанностей, поэтому многие из нас искренне завидовали Саше – народные частушки в исполнении Иванова здорово поднимали настроение экипажа.

Я, признаюсь, не мог отказать себе в удовольствии помычать в унисон с ним, правда, предварительно убедившись в том, что мой ларингофон отключен от внутренней связи. Природа, наградившая меня любовью к хорошей мелодичной музыке, совершенно не позаботилась о моих вокальных дарованиях. Слава богу, я понимал это и старался по возможности не причинять окружающим ни малейшего беспокойства.

А Иванов, закончив одну песню, тут же начинал другую, перемежая их бессчетными частушками, и его репертуар казался неисчерпаемым.

Мне очень нравилось слушать Колю, но иногда напряженная атмосфера боевого задания пересиливала, до предела расшатывая нервы. Тогда любой посторонний звук становился сильным раздражителем, и, чтобы немного успокоиться, мне требовалось некоторое время посидеть в тишине. Так было и в этот раз.

– Коля, – вызываю штурмана, – помолчи, пожалуйста.

– Хорошо, командир, – отвечает он, и в кабине тут же становится тихо.

«Как же, замолчал он, – думаю про себя, – только от внутренней связи отключился».

Светлая полоска лунного света пока так и оставалась пустой, но на душе у меня почему-то вдруг стало неспокойно. Какое-то необъяснимое чувство волной нахлынуло на меня, заставляя сердце нетерпеливо биться в груди. Такое неоднократно бывало со мной и ранее, и каждый раз, пока это необъяснимое волнение не затихало, мне приходилось переживать далеко не самые приятные минуты в своей жизни. Сидишь как на иголках, словно в ожидании страшного суда, терзаясь неизвестностью, пытаешься взять себя в руки, силой переключив свое внимание на что-нибудь другое. Частенько это, пусть не сразу, но удается, а если нет… «Скорее бы уже, что ли…» – изо всех сил понукаешь непослушное время, а оно, словно издеваясь, тянется еще медленнее… «Где же вы все попрятались, гады?!»

И вот, когда мы проходили юго-западнее Либавы, на дорожке появились два черных силуэта. Присматриваюсь повнимательнее… Так и есть – пара транспортов в сторону Данцигской бухты топает. Конечно, где-то поблизости должны быть сторожевые корабли, без них никак нельзя, но они скрыты плотной завесой ночной тьмы. Ну что ж, пора начинать атаку.

Снижаюсь до тридцати метров и начинаю сближение с самым большим из двух транспортов. Отделенный от меня расстоянием около десяти километров, он может показаться неискушенному наблюдателю совсем уж игрушечным и неопасным. Пока немецкие зенитки молчат, остается надежда подойти к цели незамеченным. Бывало, зазевавшийся враг открывал огонь лишь вдогонку, когда я уже проскочил над ним, точно сбросив свой смертельный груз. Только бы удалось подойти незамеченным… Только бы удалось…

Вдруг ночь взрывается ослепительным фейерверком. Словно несколько доселе дремавших вулканов, разбуженные моим появлением, вдруг заработали в полную силу, извергая в непроглядную темень горящие искорки трассеров. Зловещей огненной сетью сплетаются они на моем пути, стремясь поймать мой одинокий самолет в свою ловушку и утащить его на морское дно.

Все это произошло настолько неожиданно, что я на мгновение замер, пораженный увиденным. Ранее мне неоднократно доводилось попадать под зенитный огонь, но с таким плотным еще не доводилось сталкиваться ни разу. Из оцепенения меня вывели забарабанившие по обшивке осколки, заставив немного сунуть вперед правую ногу, чтобы хоть чуть-чуть уйти в сторону. На несколько мгновений единственным звуком, достигавшим моего слуха, оставался могучий рев моторов, но немцам удалось поразительно быстро скорректировать направление огня, и смертоносный металл вновь начал кромсать мой самолет. Правда, теперь это были лишь единичные удары, но каждый из них как будто бил прямо в мое сердце, заставляя его замирать от ужаса. С небольшим скольжением ухожу влево. Эх, сунуть бы сейчас ногу посильнее! Наверняка бы вырвался… Но никак нельзя… Сделаешь это, и все – промах.