Наш человек в Гаване

Грин Грэм

Уормолд крикнул Лопесу:

– Займитесь им. И, ради всего святого, постарайтесь сбыть ему «Атомный котел». Мы еще не продали ни одного.

– Вы будете здесь жить? – спросила негритянка.

– Я буду здесь работать. Спасибо за помощь.

– Нам, британцам, надо стоять друг за друга, – сказала негритянка.

Грузчики, которые устанавливали сейф, спускались по лестнице, они плевали себе на ладони и вытирали их о штаны, чтобы показать, как тяжело было тащить эту громаду. Уормолд дал им на чай. Поднявшись наверх, он грустно оглядел свой кабинет. Беда была в

том, что в комнате как раз оставалось место для складной кровати, – это мешало ему избавиться от Руди.

– Руди негде будет держать свои вещи, – сказал он.

– Он привык к походной жизни. Но, на худой конец, тут есть ваш письменный стол. Переложите в сейф бумаги из ящиков, а Руди положит туда свои вещи.

– Я никогда не открывал сейфа с секретом.

– Это так просто. Надо только выбрать три числа, которые вы сможете запомнить. Какой у вас номер почтового отделения?

– Не знаю.

– Ну, номер телефона... нет, это ненадежно. Всякий взломщик сразу догадается. Ваш год рождения?

– Тысяча девятьсот четырнадцатый.

– А число?

– 6 декабря.

– Вот и пусть будет 19 – 6 – 14.

– Ну, этого я не запомню.

– Вам так кажется. Не можете же вы забыть, когда вы родились? Теперь следите за мной. Вы поворачиваете ручку четыре раза против часовой стрелки, потом ставите ее на девятнадцать, поворачиваете три раза по часовой стрелке, потом ставите на шесть, потом два раза против часовой стрелки, потом на четырнадцать, потом кругом – и сейф заперт. Теперь вы открываете его точно так же – девятнадцать – шесть – четырнадцать... и вот, пожалуйста, – открыт.

В сейфе лежала дохлая мышь.

– Товар с гнильцой, – сказала Беатриса, – надо было мне потребовать скидку.

Она стала распаковывать чемодан Руди, вытаскивая из него части рации, батареи, фотопринадлежности, какие-то таинственные трубки, засунутые в мужские носки.

– Как вы ухитрились все это протащить через таможню?

– А мы и не протаскивали. Вещи привез нам из Кингстона 59200 дробь четыре дробь пять.

– Кто он такой?

– Контрабандист, креол. Занимается контрабандой кокаина, опиума и марихуаны. Разумеется, таможенники с ним заодно. Они и на этот раз полагали, что он провозит обычный груз.

– Сколько нужно наркотиков, чтобы набить такой чемодан!

– Да, нам пришлось-таки раскошелиться.

Переложив в сейф содержимое стола, она проворно убрала в ящики пожитки Руди.

– Рубашки немного помнутся, – заметила она, – что поделаешь.

– Ну и пусть мнутся.

– А это что такое? – спросила она, беря карточки, которые он утром с таким пристрастием рассматривал.

– Моя агентура.

– Вы оставляете карточки на столе?

– Ну, на ночь я их запираю.

– У вас довольно туманное представление о конспирации. – Она взглянула на одну из карточек. – Кто такая Тереса?

– Танцовщица, она танцует голая.

– Совсем голая?

– Да.

– Вам повезло... Лондон хочет, чтобы связь с агентами я взяла на себя. Вы меня как-нибудь познакомите с Тересой, когда она будет не совсем голая?

Уормолд сказал:

– Не думаю, чтобы

она захотела работать на женщину. Вы же их знаете...

– Нет, не знаю. Это вы их знаете. А, вот инженер Сифуэнтес. Лондон о нем очень высокого мнения. Что ж, и он, по-вашему, не захочет работать на женщину?

– Он не говорит по-английски.

– А что, если мне брать у него уроки испанского? Это была бы неплохая маскировка. Он такой же красивый, как Тереса?

– У него на редкость ревнивая жена.

– Ну, с женой-то я, наверно, справлюсь.

– Конечно, глупо ревновать человека в таком возрасте.

– А сколько ему лет?

– Шестьдесят пять. К тому же у него брюшко, так что ни одна женщина на него и смотреть не станет. Если хотите, я спрошу у него насчет уроков.

– Это не к спеху. Можно и подождать. Начну, пожалуй, с другого. Профессор Санчес. Когда я была замужем, мне приходилось иметь дело с интеллигентами.

– Он тоже не говорит по-английски.

– Ну, он-то наверно знает французский. А моя мать была француженка. Я свободно говорю на двух языках.

– Не знаю, как у него обстоит дело с французским. Я выясню.

– Послушайте, вам не следовало бы заносить все эти имена на карточки en clair [открыто (фр.)]. Представьте себе, что вами заинтересуется капитан Сегура. Мне бы не хотелось, чтобы с брюшка инженера Сифуэнтеса содрали кожу для портсигара. Просто запишите какие-нибудь приметы под их номерами, чтобы легче было запомнить: 59200 дробь пять дробь три – ревнивая жена и брюшко. Я перепишу все карточки, а старые сожгу. Черт? Где у нас целлулоид?

– Целлулоид?

– Ну да, чтобы побыстрее жечь бумаги. Ах, должно быть, Руди засунул его в рубашки.

– Сколько вы возите с собой всякой дряни.

– Теперь нам надо оборудовать темную комнату.

– У меня нет темной комнаты.

– В наше время их нет ни у кого. Я была к этому готова. Вот шторы и красный фонарь. Ну, и, конечно, микроскоп.

– Зачем нам микроскоп?

– Для микрофотографии. Видите ли, если случится что-нибудь действительно срочное, о чем нельзя будет сообщить в телеграмме, а Лондон ждет от нас непосредственных донесений, минуя Кингстон, – это сэкономит время. Микрофотографию можно послать обыкновенным письмом. Вы приклеиваете ее вместо точки, а там письмо держат в воде, пока точка не отклеится. Вы ведь, наверно, пишете домой? Деловые письма посылаете?

– Деловые письма я посылаю в Нью-Йорк.

– А друзьям или родственникам?

– За последние десять лет я как-то ото всех оторвался. Кроме сестры. Впрочем, к рождеству я посылаю поздравительные открытки.

– А если нам некогда будет ждать рождества?

– Иногда я посылаю марки маленькому племяннику.

– Вот-вот, как раз то, что надо! Можно наклеить микрофотографию на оборотную сторону одной из марок.

Руди поднимался по лестнице, сгибаясь под тяжестью складной кровати, и картина на этот раз была добита окончательно. Беатриса и Уормолд вышли в соседнюю комнату, чтобы освободить ему место; они уселись на кровать Уормолда. Послышался стук и лязг, потом что-то разбилось.