Наш человек в Гаване

Грин Грэм

– Ох, до чего же хочется домой, – сказал Картер.

– В Нотвич?

– Да.

– В Нотвиче нет моря.

– Когда я был мальчишкой, прогулочные катера на реке мне казались такими же большими, как этот лайнер.

«Убийца не имеет права чувствовать тоску по родине, убийца должен быть бездушным, как машина, вот и мне надо стать машиной», – думал Уормолд, нащупывая в кармане носовой платок, которым он сотрет отпечатки пальцев, когда настанет время. Но как его выбрать, это время? В каком закоулке, в каком подъезде? А если тот выстрелит первый?

– Кто ваши друзья.

Картер? Русские? Немцы? Американцы?

– Какие друзья? – И он добавил очень искренне: – У меня нет друзей.

– Совсем нет друзей?

– Нет.

– Еще раз налево. Картер, а потом направо.

Они медленно ползли по узкой уличке; по обе ее стороны помещались ночные притоны: из-под земли звучал оркестр – словно голос отца Гамлета или музыка, которую часовые услышали под мостовой, когда бог Геркулес покинул Марка-Антония. Двое служителей в ливреях кубинских ночных кабаре наперебой зазывали их с тротуара напротив. Уормолд оказал:

– Давайте остановимся. Мне позарез нужно выпить прежде, чем мы двинемся дальше.

– Это публичные дома?

– Нет. В публичный дом мы поедем попозже.

Он подумал: «Эх, если бы Картер снял руку с руля и схватился за пистолет, – как бы мне тогда легко было в него выстрелить!»

Картер спросил:

– А вы это место знаете?

– Нет. Но я знаю этот мотив. – Странно: там играли «И мое безрассудство их просто бесит».

Снаружи висели цветные фотографии голых девушек и светились неоновые слова на международном языке ночных кабаков: «Аттракцион с раздеванием». Ступеньки, полосатые, как дешевая пижама, вели в погребок, где воздух был сизый от сигарного дыма. Что ж, место для казни подходящее, не хуже любого другого. Но сначала он должен выпить.

– Идите вперед, Картер.

Картер не решался. Он открыл рот и запнулся; Уормолд еще ни разу не слышал, чтобы он так долго не мог выговорить «г».

– Г-г-господи...

– В чем дело?

– Нет, ничего.

Они сели за столик и стали смотреть, как раздеваются; оба взяли коньяк с содовой. От столика к столику, постепенно разоблачаясь, переходила девушка. Сначала она сняла перчатки; какой-то посетитель покорно их взял, словно папку с входящими бумагами. Потом она повернулась спиной к Картеру и попросила его расстегнуть крючки на ее черном кружевном корсете. Картер неловко пыхтел над застежками, заливаясь краской, а девушка хохотала и поеживалась от прикосновений его пальцев. Он сказал:

– Извините, но я никак не найду...

Вокруг танцевальной площадки за столиками сидели мрачные посетители и наблюдали за Картером. Никто не улыбался.

– Вам, видно, в Нотвиче редко приходилось иметь с этим дело. Дайте я расстегну.

– Отстаньте!

Наконец он расстегнул корсет, девушка взъерошила его жидкие выгоревшие волосы и пошла дальше. Он пригладил волосы карманной щеточкой.

– Мне здесь не нравится, – сказал он.

– Вы боитесь женщин, Картер.

Разве можно застрелить человека, над которым так легко потешаться?

– Терпеть не могу такую жеребятину, – сказал Картер.

Они поднялись по лестнице. Боковой карман у Картера сильно оттопыривался. Конечно, он мог положить туда и трубку.

Картер снова сел за руль и стал ворчать:

– Тоже невидаль – шлюхи раздеваются!

– Вы ей не очень-то помогли.

– Я искал, где у нее молния.

– А мне ужасно хотелось выпить.

– И коньяк дрянной. Не удивлюсь, если они к нему что-то подмешивают.

– Ну, ваше виски было куда хуже. Картер.

Он пытался разжечь свою злобу и не вспоминать, как этот бедняга неуклюже возился с корсетом и краснел от своей неловкости.

– Что вы сказали?

– Остановите машину.

– Зачем?

– Вы же хотели в публичный дом. Вот он.

– Но вокруг нет ни души.

– Двери и ставни здесь всегда закрыты. Вылезайте и звоните.

– А что вы сказали насчет виски?

– Да так, ничего. Вылезайте и звоните.

Место было подходящее, ничуть не хуже погребка (для этой цели, как известно, годится и глухая стена): серый фасад и улица, куда люди заходили только с одной малопочтенной целью. Картер медленно выпростал ноги из-под руля, а Уормолд пристально следил за его руками, за его неловкими руками. «Это – честная дуэль, – говорил он себе, – Картер куда больше привык убивать, чем я, да и шансы у нас равные: я ведь даже не уверен, что мой пистолет заряжен. У него куда больше шансов спастись, чем было у Гассельбахера». Держась рукой за дверцу, Картер снова замешкался. Он сказал:

– Может, разумнее отложить это на другой раз? Г-г-говоря откровенно...

– Вы что, боитесь, Картер?

– Я никогда не бывал в таких местах. Уормолд, это г-глупо, но меня не очень тянет к женщинам.

– Видно, тоскливая у вас жизнь.

– Я могу обойтись и без них, – ответил он с вызовом. – У человека есть дела поважнее, чем г-гоняться за юбками...

– Зачем же вы пошли в публичный дом?

И снова он удивил Уормолда своей откровенностью.

– Мне иногда кажется, что я хочу, но когда доходит до... – Он был на грани признания и наконец решился: – У меня ничего не получается, Уормолд. Не могу сделать то, чего они от меня хотят.

– Вылезайте из машины.

«Мне надо его застрелить, – думал Уормолд, – до того, как он совсем разоткровенничается. С каждым мигом он все больше превращается в человека, в такое же существо, как я сам, которое можно пожалеть и утешить, но нельзя убить. Кто знает, какие мотивы кроются за каждым актом насилия?» Он вытащил пистолет Сегуры.

– Что это?

– Выходите.

Картер прислонился к двери публичного дома, лицо его выражало не страх, а угрюмое недовольство. Он боялся женщин, а не насилия. Он сказал:

– Это вы зря. Виски дал мне Браун. Я человек подневольный.

– А мне наплевать на виски. Ведь это вы убили Гассельбахера?

Он снова удивил Уормолда своей правдивостью. В этом человеке была своеобразная честность.

– Я выполнял приказ, Уормолд. Когда тебе г-г-г...

Он изловчился достать локтем звонок, прижался спиной к двери, и теперь где-то в глубине дома звенел и звенел звонок, вызывая обитателей.

– Мы не питаем к вам зла, Уормолд. Вы просто стали слишком опасны, вот и все. Ведь мы с вами обыкновенные рядовые, и вы и я.