Наш общий друг (Книга 3 и 4)

Диккенс Чарльз

– Даже вашему отцу?

– Милый папа, любящий, самоотверженный, всегда всем довольный! О да! Ему так кажется.

– Довольно уже и того, что ему так кажется, - сказал секретарь. Простите, я вас перебил: мне неприятно, что вы себя недооцениваете.

"А когда-то вы недооценивали меня, сударь, - подумала Белла, надув губки, - и надеюсь, довольны тем, как вам за это досталось".

Об этом, однако, она ничего не сказала; она даже сказала нечто совершенно другое:

– Мистер Роксмит, мы с вами так давно не разговаривали откровенно,

что мне трудно будет заговорить еще об одном... о мистере Боффине. Вы знаете, я очень ему благодарна, знаете, не правда ли? Вы знаете, что я чувствую к нему искреннее уважение и привязана к нему, люблю его за великодушие, ведь вы это знаете?

– Бесспорно. А кроме того, он очень любит ваше общество.

– Вот потому-то мне так трудно говорить о нем, - сказала Белла.
– Но... хорошо ли он с вами обращается?

– Вы сами видите, как он со мной обращается, - отвечал секретарь смиренно, однако с достоинством.

– Да, и мне больно это видеть, - очень решительно сказала Белла.

Секретарь посмотрел на нее таким сияющим взглядом, что сколько бы раз он ни благодарил ее, этот взгляд все же сказал больше, чем сотня благодарностей.

– Мне больно это видеть, - повторила Белла, - и часто я от этого чувствую себя несчастной. Да, несчастной, потому что я никак не могу одобрить этого и участвовать в этом хотя бы косвенно. Да, несчастной, потому что я не могу, даже наедине с собой, согласиться с мыслью, что богатство портит мистера Боффина.

– Мисс Уилфер, - сказал секретарь, весь просияв, - если б вы знали, как меня радует, что вас не испортило богатство, вы поняли бы, что это меня вознаграждает за все обиды от кого бы то ни было.

– Не говорите обо мне, - сказала Белла, в нетерпении слегка хлопнув себя перчаткой.
– Вы меня не знаете так...

– Как вы сами себя знаете?
– договорил секретарь, видя, что она замолчала.
– А разве вы себя знаете?

– Знаю, и довольно хорошо, - сказала Белла, с очаровательной готовностью выставить себя в черном свете, - и от более близкого знакомства с собой ничего не выиграю. Но вот мистер Боффин...

– Что мистер Боффин обращается со мной иначе, не так ко мне внимателен, как прежде, с этим нельзя не согласиться. Это настолько ясно, что и отрицать невозможно.

– А вы разве не согласны с этим, мистер Роксмит?
– удивленно взглянув на него, спросила Белла.

– Я был бы рад не согласиться, будь это возможно, хотя бы ради себя самого.

– Правда, - ответила Белла, - для вас это, должно быть, очень мучительно и... обещайте мне, пожалуйста, что вы не обидитесь на мои слова, мистер Роксмит?

– Обещаю от всего сердца.

– ...И по временам мне кажется, - нерешительно прибавила Белла, - это должно вас как-то унижать в ваших собственных глазах, не правда ли?

Секретарь кивнул в знак согласия, хотя ни в чем другом это согласие не выразилось.

– Мисс Уилфер, у меня есть очень важные причины мириться с неудобствами моего положения

в доме, где мы с вами живем. Поверьте, далеко не все они корыстного свойства, хотя по странному стечению жизненных обстоятельств я выбит из своей колеи. Если то, на что вы смотрите с таким сердечным участием, должно оскорбить мою гордость, то у меня есть и другие соображения, которых вы не знаете, - они-то и заставляют меня терпеть молча. Последние гораздо важнее первых.

– Мне кажется, я заметила, мистер Роксмит, - сказала Белла, глядя на секретаря с любопытством и словно не совсем его понимая, - что вы себя все время сдерживаете и стараетесь играть пассивную роль.

– Вы правы. Я сдерживаюсь и заставляю себя играть некую роль. Но я покоряюсь не потому, что слаб духом. У меня есть своя цель.

– И, надеюсь, хорошая, - сказала Белла.

– И, надеюсь, хорошая, - повторил он, пристально глядя на Беллу.

– Иногда мне казалось, сэр, - сказала Белла, отводя глаза в сторону, что тут много значит ваше уважение к миссис Боффин.

– Вы опять-таки правы, это так и есть. Для нее я сделаю все на свете. Нет слов, чтобы выразить, как я уважаю эту добрую, самую добрую женщину.

– Вот и я тоже. Можно спросить у вас еще одно, мистер Роксмит?

– Все, что вам угодно.

– Вы, конечно, видите, как она страдает, когда становится заметно, что мистер Боффин очень изменился.

– Я это вижу каждый день, как видите и вы, и мне очень жаль, что я ее огорчаю.

– Вы ее огорчаете?
– приподнимая брови, быстро повторила Белла.

– К несчастью, причина этих огорчений всегда я.

– Может быть, она и вам говорит, как нередко говорит мне, что вопреки всему мистер Боффин все-таки лучше всех на свете?

– Я часто слышу, как она говорит это вам, из прекрасного чувства верности и преданности ему, - ответил секретарь, все так же внимательно глядя на Беллу, - но не стану утверждать, чтобы она когда-нибудь говорила это мне.

Задумчивый и грустный взгляд Беллы встретился на мгновение с внимательным взглядом секретаря, а затем, несколько раз подряд кивнув своей хорошенькой головкой, как и подобало философу лучшей школы, с ямочками на щеках, рассуждающему о Жизни вообще, она подавила легкий вздох, словно не ожидая от жизни ничего хорошего, как раньше не ждала от себя.

Несмотря на все это, прогулка вышла очень приятная. Деревья уже облетели, кувшинки на реке давно отцвели, но на небе оставалась еще прекрасная лазурь, и ее отражала в себе вода, прохладный ветерок скользил над потоком, морща его легкой рябью. Кажется, из человеческих рук не выходило еще такого старого зеркала, которое не отразило бы ужасов и бедствий, если бы все образы, когда-то отражавшиеся в нем, вновь прошли чередой по его поверхности. Но если бы ясное и спокойное зеркало реки могло воспроизвести все, что происходило между ее мирными берегами, оно, казалось, отразило бы одно только безмятежное, цветущее, пасторальное.