Наш старый добрый двор
Шрифт:
— Ладно, Крюгер, сейчас не до любезностей! Вам предстоит еще раз продемонстрировать свои несомненные достоинства. Времени в обрез, как вы сами понимаете. Но сюда… — Он ткнул указкой в какую-то точку на карте. — Подойдите ближе, Крюгер.
Карта висела в неглубокой нише. Острие указки твердо упиралось в коричнево-зеленую полоску, тянущуюся вдоль границы Австрии и Чехословакии.
— Сюда русским еще надо добраться. И сделать это не так-то просто — на их пути будет стоять миллионная группировка «Центр» Шернера. А это неуступчивый по характеру человек… — Он бросил указку на стол. — Груз чрезвычайной важности, Крюгер, имейте в виду. Предусмотрена очень остроумная система минирования, с учетом геологической
«Вот и прекрасно! — подумал Вальтер. — В подобной ситуации чем меньше знаешь, тем лучше…»
— Повторяю, Крюгер: времени в обрез, надо форсировать работы. Займитесь подбором группы, обеспечением прикрытия и так далее. На месте вам надлежит быть утром восьмого мая. Удачи, Крюгер!..
Вальтер рассчитывал, что успеет еще вернуться на день в Кенигсберг, закончить кое-какие личные дела.
— Да вы что! — сказали ему на внутреннем берлинском аэродроме. — Шестого в полдень русские начали штурм города. Там сейчас кромешный ад! Бедняга Отто Ляш [44] , живым ему оттуда не выбраться.
44
Генерал Отто Ляш был комендантом крепости Кенигсберг. 9 апреля 1945 года он подписал капитуляцию.
«Многим и отсюда не удастся выбраться, — усмехнулся про себя Вальтер. — Но, кажется, я не окажусь в их числе…»
Он еще раз представил затемненные улицы мрачного города-крепости, фигуры патрулей на перекрестках, надписи на стенах вроде «Лучше смерть, чем Сибирь!» — и невольно подумал, что ему вновь повезло, он и на этот раз вовремя ушел от огня, в котором в ближайшие дни сгорит город его молодости — старый добрый Кенигсберг…
Звезда, счастливая звезда Вильгельма Крюгера — верная хранительница его и защита!..
В мае 1933 года в Берлине гестапо арестовало мужа и жену Верцлау.
Их сын, двухлетний Фридрих, вместе с матерью был препровожден вначале в женскую тюрьму на Принц-Альбрехтштрассе, а затем в специальную школу-приют, где получил новую фамилию Нойнтэ — он оказался девятым в списке, отсюда и появилась эта необычная фамилия.
Было ему всего два года. Через пять он окончательно забыл лицо матери, запах ее рук и волос, ее глаза и голос. Отец еще иногда приходил к нему во сне — громкоголосый, широкоплечий, с дымящейся трубкой в белых зубах. Фриц всякий раз радовался этой встрече, но утром, проснувшись, никак не мог вспомнить, кто же снился ему в эту ночь…
В семь лет Фриц уже «пимпф» [45] . В этот же год в берлинской тюрьме был казнен Эрик Верцлау, коммунист-подпольщик, отец Фрица.
Потом казнили мать, Эльзу Верцлау, в той же женской тюрьме на Принц-Альбрехтштрассе, куда когда-то привезли в черной гестаповской машине двухлетнего Фрица.
Фридрих Нойнтэ с аппетитом ел по праздникам «айн-топф» [46] , пел со всеми свою любимую «Lang war die Nacht [47] », а ложась спать, обязательно бросал взгляд на вырезанную из журнала картину «Прекрасная смерть Герберта Норкуса». На ней юный Герберт с лоскутком флага, зажатым в высоко поднятой руке, падает на мостовую — он насмерть сражен пулей
45
Ученики младших классов, объединенные в детскую нацистскую организацию.
46
Бесплатный обед для школьников, состоящий из одного блюда.
47
«Ночь была такой долгой» — популярная песня тех лет.
К Герберту спешат друзья. Черные флажки юнгфолька и красно-белые гитлерюгенда трепещут над их головами.
Фриц Нойнтэ очень любил эту картину. Она всегда напоминала ему об отце. Ведь его тоже, как Герберта Норкуса, убили коммунисты, а боевые друзья в коричневых рубахах, склонившись над бездыханным телом, поклялись мстить врагам Германии, и слезы горя стыли в их голубых глазах.
Так рассказывал Фрицу воспитатель. Его голос всякий раз начинал дрожать, когда он добирался до голубых арийских глаз штурмовиков, в которых стыли прозрачные, как горный хрусталь, слезы.
А Фриц видел отца, широкоплечего и русоголового, лежащего с раскинутыми руками поперек мокрого от дождя тротуара…
В тринадцать лет Фриц стал функционером гитлерюгенда, в четырнадцать — бойцом истребительного отряда. И сам фюрер приколол ему на грудь высший знак солдатской доблести — Железный крест.
Теперь уже никто не смел называть его Фрицем Девяткой. Он стал знаменитостью не только в своем отряде; «Берлинский фронтовой листок» назвал Фрица Нойнтэ бесстрашным истребителем большевистских танков и славным защитником цитадели великого рейха. Ни мало ни много…
«Если этот хрупкий, болезненный мальчик, преисполненный великой сыновней любви к фюреру, сумел остановить три стальные махины, — писалось в «листке», — то разве могут взрослые мужчины, солдаты великой Германии, хоть на секунду усомниться в своей силе, в своей непременной победе над вконец выдохшимися, обескровленными нашей обороной русскими?! Окажись среди нас хоть один такой трус и предатель, его тут же постигнет суровая кара от рук своих же товарищей по оружию, его ждут позор и веревка!..»
У Фрица Нойнтэ никогда не было друзей. Пока он был просто Фрицем Девяткой, товарищи дразнили его, дело часто кончалось дракой, и так как он всегда оказывался в меньшинстве, то доставалось только ему. Теперь, когда Фриц неожиданно для всех прославился, бывшие враги превратились в льстивых завистников. Они всячески липли к нему, рассчитывая погреться в лучах чужой славы; и даже отрядный фюрер, долговязый Гуго Майер, сын лейпцигского аптекаря, стал говорить о Фрице.
— Нойнтэ мой лучший друг! Мы побратались с ним перед лицом смерти там. — Он многозначительно тыкал пальцем куда-то вдаль. — Это произошло в ту ночь, когда на нас перли русские танки…
— Да что ты врешь? — не выдержал однажды Фриц. — Я был один! А ты с полными штанами улепетывал по ходу сообщения, бросив свой фауст. Я был один, и это знают все!..
Он действительно был один тогда. Танки появились как-то неожиданно, сразу, словно выросли вдруг из развороченной, дымящейся земли. На какую-то секунду Фриц оцепенел от ужаса, а потом, сам не ведая, что делает, выстрелил в упор, не целясь. Танк вспыхнул и, вздыбившись, остановился. Горячая волна ударила Фрица в грудь. Он упал на дно траншеи, пополз по ней на четвереньках. Рука натолкнулась на брошенный Майером фаустпатрон. Фриц схватил его, точно в этой заляпанной грязью стальной трубке было спрятано спасение от окружавшего грохота, огня и гари.