Наш старый добрый двор
Шрифт:
Еще один танк навис над бруствером траншеи; мгновение — и все рухнет вниз, сомнет, раздавит, уничтожит. Фриц втиснул свое обмякшее от страха тело в боковую нишу, зажмурил глаза, дернул спуск. И потерял сознание.
Третий танк повернул и, строча на ходу из пулемета, пошел в обход. Пули цокали по бетонной стене стоявшего за траншеей дота, вздымали фонтанчики грязи на бруствере, впивались в мешки с песком. Но Фриц не видел и не слышал этого — он лежал в глубине ниши маленьким жалким комком в перепачканном мокрой глиной мышином мундире.
Третий танк обошел траншею стороной, но и его приписали Фрицу Нойнтэ, героическому защитнику подступов
С востока подход к выбранному для тайника месту прикрывала почти отвесная горная гряда, густо заросшая лесом. Единственная узкая дорога шла по расселине, серпантином взбираясь на плоское плато, тоже лесистое и безлюдное. Автомобильная дорога проходила низом с западной стороны плато. Вальтер пометил на карте место, где должны будут остановиться восемь «цуг-машин» [48] с грузом. До штолен, в глубине которых подготовлены тайники, ящики придется переносить вручную.
48
Среднее между большим крытым грузовиком и бронетранспортером.
Листки бумаги были испещрены цифрами — Вальтер рассчитывал все с предельной пунктуальностью: метры, минуты, килограммы. Необходимо было соблюсти абсолютную точность, заранее учесть любые неожиданности, разработать запасные варианты.
Дорогу, ведущую к плато с востока, можно легко перекрыть небольшим заслоном. В этой теснине батальон способен удержать дивизию. Но все дело в том, какой батальон? Люди стали ненадежны, даже эсэсовские части потеряли былую стойкость; каждый мерзавец норовит сберечь шкуру, надеясь затеряться в послевоенной неразберихе, прикинуться овцой, которая отродясь не носила никакого мундира, разве что фолькштурмовский [49] .
49
Воинские соединения фашистской Германии из гражданского населения непризывных возрастов, своеобразное ополчение.
«Как можно меньше людей… — думал Вальтер, просматривая свои расчеты. — Как можно меньше! Не должна оставаться куча свидетелей, иначе вся эта затея не стоит и выеденного яйца… И в то же время кто будет таскать наверх ящики, кто блокирует шоссе на время разгрузки «дуг-машин», а потом отгонит их подальше и уничтожит. Кто?!»
Он выписал на отдельный листок конечные результаты подсчетов. Остальные бросил в камин. В полупустом каменном доме было холодно и сыро. В вестибюле медленно прохаживался часовой, цокал подкованными сапогами по выложенному мраморными плитами полу. Это цоканье, мерное и какое-то зловещее, разносилось по всему дому, раздражало Вальтера. Открыв тяжелую дубовую дверь, он вышел из кабинета, крикнул часовому:
— Ты можешь не топать, как лошадь, черт тебя побери вместе с твоими сапогами!..
«Нервы сдают, — подумал он, возвращаясь обратно. — Никуда не годятся, этак можно проиграть последнюю ставку. А проиграть ее глупо…»
На столике у дивана с приготовленной постелью лежали стопка газет и последние сводки. Вальтер бегло просмотрел их. С каждым днем положение все безнадежнее, надо спешить. В «Берлинском фронтовом листке» его взгляд задержался на фотографии: фюрер награждает бойцов истребительного
Напряженные мальчишеские лица, автоматные ремни, наброшенные на тонкие шеи, и сами автоматы, словно большие черные игрушки.
«Вот кто закроет меня с востока! — Вальтер натянул снятые уже было сапоги, застегнул пуговицы мундира. — Как мне раньше не пришла в голову эта мысль? Батальон таких вот восторженных сопляков намертво встанет перед русскими и будет стоять сколько потребуется. Особенно если им напомнить о Фермопилах, чтоб они вообразили себя спартанцами «третьего рейха». И, самое главное, они ничем не станут интересоваться. А если кто и уцелеет случаем, то это никакой не свидетель…»
Он подошел к телефону, вызвал шофера и сопровождающих мотоциклистов.
Через несколько минут, блеснув синими щелками фар, машина Вальтера вырвалась на ночное шоссе. За ней, треща моторами, неслись четыре мотоцикла с сонными автоматчиками в колясках.
Марш на Запад
Дивизию передислоцировали ближе к фронту. Она все еще находилась в резерве, что очень огорчало Иву.
— Мы так и проторчим в третьем эшелоне до конца. Такие бои за Берлин идут, а до нас только отзвуки канонады доносятся. Сидим, слушаем лекции Минаса, а кто-то в это время воюет за нас.
Минас провел ротное комсомольское собрание с повесткой дня «Немецкий народ, его история, культура и искусство».
Доклад он делал сам, готовился долго с присущей ему добросовестностью. Даже выучил наизусть два стихотворения Гёте на немецком и на русском языке.
— Профессор, ну! — прокомментировал его доклад Ромка. — Как артист говорил, целый час. Сагол [50] , Минас, не ожидал!..
О докладе узнал замполит батальона, прочел его, похвалил Минаса.
50
Сагол — молодец (груз.).
— Больший упор делайте на то, что Германия и фашизм — понятия разные. Германия — это Маркс, Энгельс, Тельман, те же Гёте, Бах. А фашизм — всего лишь Гитлер да его свора… А вообще доклад грамотный, на уровне. Проведем во всех ротах такие собрания…
Берлин пал второго мая, а шестого утром Ивина дивизия вошла в его пригород. В центре города еще висела в воздухе тонкая каменная пыль, смешанная с копотью. Пожары не утихали, дымная завеса плыла над пустыми коробками домов.
Солдаты из берлинской комендатуры устанавливали на перекрестках фанерные щиты с планом города, у полковых кухонь выстроились очереди — аккуратно причесанные дети с кастрюлями и суповыми мисками в руках. Закопченные простыни и скатерти свешивались из окон уцелевших домов.
Два дня полк разбирал остатки баррикад, мешавших движению войск.
— Ну вот, — продолжал негодовать Ива, — теперь мы занялись дворницкой работой. Закончим — старшина другую сыщет.
Со старшиной у Ромки наладились отношения самые дружеские. Единственно, что мешало им, так это трудная Ромкина фамилия.
— Ну яка вона в тэбэ хвасонистая! Чхи… чхики… Тьфу! Начхаешься, поки вымовышь! То в разговоре даже, а як у строю тэбэ клыкаты? У строю треба, щоб швыдко було…
Долго допытывался старшина, что означает Ромкина фамилия в переводе на русский. Но тот почему-то отнекивался, темнил: