Наша первая революция

Троцкий Лев Давидович

У революции есть свои органические запросы и неотвратимые потребности, своя внутренняя логика. Тактика крайних партий учитывается объективным ходом революции лишь постольку, поскольку она вносит возможно большее единство, планомерность, сознательность в стихийно развивающуюся борьбу народных масс, в эти непрерывные "революции", вне которых нет и не может быть революции. И именно исходя из этих соображений, социал-демократия сознательно строит свою тактику в направлении объективного развития революционного процесса.

Конечно, можно упрекать ее за то, что она приспособляет свою тактику к революционной стихии. Но тогда уж заодно нужно обвинять ученого агронома, который приспособляется к свойствам климата и почвы. Одно из двух:

либо отступиться от массы, предоставив ее собственной судьбе и педагогике пулеметов, либо приспособлять свою тактику к стихийному развитию массы. К.-д. сами очень хорошо сознают свое полное бессилие руководить жизнью революционного народа посредством своих общих нравственных и юридических теорем, но считают себя в праве набрасываться на социал-демократию за то, что она этого не делает. А она, если б и хотела, так же мало имела бы успеха в этом, как и они сами.

Если б социал-демократическая интеллигенция устранилась, если б устранились многие тысячи сознательных социал-демократов-рабочих, поле заняли бы социалисты-революционеры. Если б не было с.-р. (например, если бы они вместе с с.-д. перешли в лагерь к.-д.), тогда из рядов интеллигенции выделились бы другие революционные группы, которые, во взаимодействии с верхним слоем пролетариата и в противодействии с либеральной буржуазией, формулировали бы объективные запросы борьбы рабочих масс. Если русская социал-демократия, несмотря на гарантии интернационального опыта, выполняет эту работу, на взгляд "Полярной Звезды", плохо, то другие сделали бы ее еще хуже. "Революции" все равно происходили бы, только с большей смутой в умах масс и их "вождей". Реакция все равно развивала бы тактику наступлений и отступлений. И либеральные мудрецы все равно были бы недовольны революциями. Революции и реакциями Реакции. Мы имели бы 48 год!

Нападки "Полярной Звезды", как и либералов вообще, на тактику социал-демократии, если их развить и углубить, представляют собою не что иное, как замаскированные нападки на нецелесообразную структуру современного общества: на нищету народных масс, на остроту их социальных интересов, на хищнический эгоизм господствующих классов, на неопреодолимость классовых страстей - словом, на суровую логику истории.

Не крайние партии создали классовые противоречия, но классовые противоречия создали крайние партии.

Лассаль когда-то сказал прусским либеральным идеалистам, что, если б он создавал мир, он поставил бы право выше силы, - но, к сожалению, ему не пришлось создавать этот мир.

Там, где виновата объективная жестокость истории, либерализм видит только субъективные ошибки мысли. "Главнейшая ошибка, повторенная нами вслед за деятелями всех почти революций, - пишет г. Штильман в "Полярной Звезде", заключается в том, что, едва успев нанести общему врагу первый сильный удар, мы сейчас же о нем позабыли и подняли жестокую междоусобную ссору" (N 7, 501).

"Мы сделали ту же ошибку, в какой повинны деятели всех почти (почему почти? именно всех. Л. Т.) революций". Кто эти "мы"? Очевидно, автор представляет себе при этом литераторов "Начала" и "Полярной Звезды", или, в лучшем случае, сотню - другую деятелей земского съезда и Совета Рабочих Депутатов. И в их междоусобной ссоре (!) - "главнейшая ошибка" революции! Г. Штильман своим детским языком дает выражение тем обычным представлениям о ходе и исходе революции, какие свойственны людям его лагеря. Не классовые противоречия, которые обостряются с каждым шагом революции, не объективные отношения, которым деятели дают лишь более или менее несовершенную формулировку, а субъективные ошибки этих деятелей, т.-е. собственно господ литераторов и господ депутатов, решают судьбы революций. И тот факт, что "главнейшая ошибка" повторялась в каждой революции, имевшей место в классовом обществе, - а иных революций не бывает!
– нисколько не мешает идеалистам исправлять, посредством нравоучений, эту ошибку исторической природы общества.

Но

пусть виноваты деятели. Какого же именно лагеря? Автор, открывший "главнейшую ошибку", дает ответ и на этот вопрос. Наша "буржуазия", - пишет он (почему буржуазия в кавычках - неизвестно. Л. Т.) - уже политически дифференцировалась. "И пролетариату следует, конечно, примкнуть к наиболее левым ее элементам", он "не имеет никаких оснований расходиться даже с "буржуазными" элементами конституционно-демократической и других "несоциалистических"* партий" (N 7, стр. 502). /* Что означают эти кавычки, совсем уж нельзя понять. То ли, что в сущности все "мы" - социалисты, но что автор лишь условно, в угоду предрассудкам социал-демократии, готов назвать несоциалистической партию гг. Петрункевичей, Родичевых, Струве и пр. и пр.? Так что ли, господин хороший? За всеми этими кавычками сквозит какое-то циничное кокетничанье: вот, мол, хоть я и буржуазный либерал и отлично сознаю это, а все же говорю о себе в третьем лице, кому-то подмигиваю и шучу над этим: что, взяли?/

Пролетариат не должен расходиться с конституционно-демократической буржуазией, он должен к ней примкнуть. Вот средство против главнейшей ошибки.

Но почему же не наоборот? Не лучше ли буржуазной демократии примкнуть к пролетариату, раз что она открыла секрет главнейшей ошибки? Г. Штильман может быть уверен: от тех элементов буржуазии, которые "не расходятся" с пролетариатом, он никогда не отделяется; да и невозможно от них отделиться. Но г. Штильману кажется, что "расходится" с ним пролетариат, что "ссору" затевают публицисты покойного "Начала", что "главнейшую ошибку" совершает социал-демократия. Откуда такая односторонность?

Дело в том, что политическую ограниченность своего класса буржуазные политики всегда и везде считают таким же естественным законом, как тяготение, тогда как общественная природа антагонистического класса кажется им случайностью, предрассудком, ошибкой вождей. Поэтому свою ограниченную политическую программу они считают нормальной человеческой программой, делают ее мерилом и требуют, чтобы деятели противного лагеря подчиняли интересы своего класса этому "естественному" мерилу.

Вниманию пролетариата предъявляются многие тактики: и зубатовская, и треповская, и либеральная, и социал-демократическая... Но рабочий класс одни приемы и методы отбрасывает, другими пользуется временно, третьи переделывает, приспособляя их к своей природе, четвертых ассимилирует целиком. Рабочий класс это не глина, из которой можно лепить, что угодно.

Когда в петербургских массах, в результате длительного периода накопления политических страстей и мыслей, назрела потребность выступление, они заставили служить себе зубатовскую организацию и подчинили своим целям невежественного священника, ставленника полиции, вдохнув в него на день революционный энтузиазм. Девятого января петербургский пролетариат впервые выносит на улицу свою массовую силу. В нем пробуждается с этого времени страстное стремление политически реализовать свою силу, а для этого - дать ей не случайную, а постоянную целесообразную организацию. Отсюда - вовсе не из чьих-то анархических заблуждений - громадная масса стачек. Социал-демократия лишь вносит в них организационное единство и пользуется ими, как ареной агитации. Революционные эпохи тем и замечательны, что даже крайние партии едва поспевают приспособлять свою тактику к стихийным движениям народных масс. Развитие своих сил и организационных связей приводит пролетариат, с одной стороны, ко всеобщей октябрьской стачке, с другой - к колоссальной самоорганизации пролетариата в форме Рабочих Советов. Тот этап, когда случайный священник мог оказаться вождем, оставлен далеко позади. Если б социал-демократия попыталась заняться прекращением рабочих "революций", она немедленно была бы отброшена от массы и обречена на ничтожество. Ведь пробовали же гапоновцы во главе с Гапоном противопоставить себя Совету Рабочих Депутатов...