Наша первая революция
Шрифт:
"Население" г-на Струве, испуганное и пассивное, это, как мы видели из московского письма: 1) московская дума, 2) московское земство, 3) московская профессура и 4) московская "большая" интеллигенция, т.-е. то самое "общество", политическим регистратором которого г. Струве состоит; это квалифицированное "население" есть московская доля той "нации", именем которой г. Петр Струве клянется.
К чести г. Струве нужно отметить, что он не одобряет испуга своего "населения". "Испуг перед московской "революцией" есть одно из тех проявлений общественной глупости (отлично сказано!), за которые страна платится невознаградимыми нравственными и материальными потерями" (N 4, стр. 284). Отлично сказано! И тем более уместно, что многие публицисты искусственно культивируют эту общественную глупость и усердно питают ее склонность к испугам. Один
– Да будет стыдно, - воскликнем мы на этот раз вместе с г. Струве, - да будет же стыдно литературным прихвостням гучковской думы, которую "испуг" вогнал в переднюю г. Дубасова,*284, да будет стыдно публицистам, играющим на дрянных струнах обывательских предрассудков и щекочущих пятки общественной глупости!
Позорная выписка сделана нами из статьи "Революция", напечатанной в журнале "Полярная Звезда". Под статьей подписано: 6 декабря 1905 г.
– Петр Струве.
...Будучи "противником" вооруженного восстания, г. Струве, когда оно вспыхнуло, ссылаясь и опираясь на него, выдвинул свои требования: "России, - писал он, - необходимо правительство, облеченное доверием "хотя бы части общества". "Почему, например, такие умеренные и даже консервативные люди, как деятели Союза 17 октября, в числе которых есть люди умные, энергичные и безусловно честные, не заслуживают того доверия Монарха, которым до сих пор продолжают пользоваться гг. Витте, Дурново и прочие чиновники?"... (N 1, стр. 86). В самом деле, если г. Витте получил власть милостью октябрьской стачки, почему г. Шипову не взойти наверх по трупам московского восстания? Негодуя на "революции", в которых они не участвуют, эти господа, тем не менее, стремятся использовать для себя каждый успех этих "революций", за который они ничем не заплатили.
В самый разгар восстания г. Струве даже не ставит вопроса ни пред собой, ни пред своей партией, что можно и должно сделать по отношению к этому еще происходящему, еще живому, еще не убитому восстанию. Для него это - только благоприятный внешний момент, чтобы вплотную поставить вопрос о министерских кандидатурах консерваторов из Союза 17 октября - программа, позорная сама по себе и вдвойне позорная, как прямое издевательство над требованиями восставших. Сурово прав г. М. Чеченин, который в своей статье о "Стихии смерти" (и как только эта действительно искренняя статья попала в официальный орган искренности!) говорит: "убивают не только те, что стреляют из пушек, ружей и револьверов, колют штыками... убивают и те, кто, будучи противниками вооруженного восстания, с легким сердцем построили бы на нем свое благополучие, если бы оно оказалось удачным" ("Полярная Звезда" N 4, стр. 306).
Но и это еще не все. Проходит несколько дней, и в статье, посвященной тому же восстанию, г. Струве противопоставляет народной России - "всех Витте, Дурново, Дубасовых, а кстати (!) и их прислужников, т.-е. весь Союз 17 октября" (N 6, стр. 381). Вы обратите, пожалуйста, внимание на это словечко кстати!
Мы не знаем, что за эти четырнадцать дней произошло за теми кулисами, где шушукаются о министерских портфелях и об ризах распятого народа мечут жребий. И мы не хотим этого знать!
– Мы знаем одно: либеральный писатель, который думает вести за собой идейную интеллигенцию, играет кровью народа, как последний из последних политических торгашей. Кровью московского восстания, говорит Струве, страна должна купить себе смену правительства Витте, Дурново и Дубасова правительством Союза 17 октября, - того Союза 17 октября, который весь, заметьте, весь является, по словам самого же Струве, простым прислужником правительства Витте, Дурново и Дубасова!
Когда г. Струве развивал в "Русских Ведомостях" комментарии к известному обращению графа Витте к "братцам-рабочим", мы заявили, что г. Струве политический агент Витте. Сантиментальные души*285 восстали против нас. Теперь мы готовы внести в нашу формулу поправку. Если в ноябре г. Струве выступал как агент Витте, то в декабре он выступил как прислужник его прислужников...
... Чтоб закончить эту картину, которую можно бы назвать "пляска либеральных папуасов вокруг поверженных
В N 2 "Полярной Звезды" напечатана корреспонденция князя Гр. Трубецкого о "московских декабрьских днях". Вспоминая о митингах и собраниях, происходивших после 17 октября, автор находит, разумеется, что "свободы" были использованы не так, как надлежало. "Правда, - говорит он, - в критике и осуждении правительственных действий никто не стеснялся. Заслуга ораторов и публицистов в этом отношении была, однако, невелика, потому что против поверженного льва отваживаются, как известно, даже и не очень храбрые животные" (N 2, стр. 158). Г. корреспондент забывает, что митинги начались до 17 октября, так что не требовалось вовсе манифеста, чтоб ораторы и публицисты "отваживались". Дело, однако, не в этом. Кн. Гр. Трубецкой писал свою корреспонденцию после московского восстания, а г. Струве напечатал ее 22 декабря. Сопоставьте теперь эти даты с теми соображениями, которые позволяют г. корреспонденту сравнивать революционеров с "не очень храбрыми животными". Ораторы и публицисты, выступавшие после 17 октября, ясно видели и твердо знали, что "лев" еще не повержен. К пропаганде этого именно их убеждения сводилось содержание значительной части их статей и их речей. Они знали, ни минуты не сомневались, что в известный момент чаша "конституционного" терпения неповерженного льва переполнится, что они первые падут жертвой его мстительной ярости, и что месть будет тем жесточе, чем энергичнее были и их нападения. Они знали это. И такой момент действительно наступил. И вот, когда вся революционная пресса была задушена, ораторы и публицисты перебиты или заточены, когда в Москве еще не закончилась неделя о семеновцах, либеральный публицист на страницах либерального органа издевается - не над планами, тактикой или взглядами, но над мужеством революционеров, сравнивая их с нехрабрыми животными, лягающими льва.
Если в ту минуту, когда писались цитированные строки, какой-нибудь лев был повержен, так это лев революции. И - простите, господа!
– если какой-нибудь осел лягал поверженного льва, так это осел либерализма.
– -------------
Мы говорим в этой главе о суде либерализма и, в особенности, "Полярной Звезды" над революцией. Но, в сущности, газета Струве не судит революцию, а обвиняет ее. Это не голос судьи, который взвешивает доводы за и против - да таких беспристрастных судей в политике и не бывает; еще менее - это голос защитника, который отстаивает свое дело, несмотря на все его изъяны. Это голос прокурора по политическим преступлениям революционного народа. И чем далее, тем пристрастнее и ожесточеннее становится обвинительный акт.
"Освобождение" ставило в высшую себе заслугу свою терпимость по отношению к революционерам. "Полярная Звезда" каждой статьей, если не каждой буквой открыто борется со всем, что связано с революцией. В "Освобождении" г. Струве защищал революционеров от нападений покойного Евреинова и кн. Е. Трубецкого; он выступал против либеральных жалоб на анархию справа и анархию слева; - в "Полярной Звезде" он с самого начала заявляет себя заклятым врагом насилия, исходит ли оно "от власти или от анархии" (N I, "От редакции").
За этим поворотом фронта скрывается изменение политических отношений.
В первую эпоху революции и либералы терпели ее. Они ясно видели, что революционное движение, несмотря на свою молодую хаотичность и стихийность, расшатывает абсолютизм и толкает его на путь конституционного соглашения с господствующими классами. Они держали руки на-готове, относились к революционерам дружелюбно, критиковали их мягко и осторожно. Теперь, когда условия конституционного соглашения уже написаны, и, казалось бы, остается лишь выполнить их, дальнейшая работа революции явно подкапывается под самую возможность сделки земского большинства и меньшинства с властью. Революция сознательно ставит себе гораздо большие цели и тем восстановляет против себя либерализм.
Вопреки софистическому противопоставлению революции - "революциям", г. Струве гораздо "терпимее" относился к революции в первый ее период, когда она представляла наиболее анархическую картину разрозненных, неоформленных, стихийных "революций" (ростовская стачка 1902 г.*286, июльские дни 1903 г. на юге, 9 января, террористические акты), ибо такие вспышки не могли претендовать на самостоятельную творческую роль; они лишь обессиливали и компрометировали абсолютизм, подталкивая его в объятия земцев.