Наша тайная слава (сборник)

Бенаквиста Тонино

— Оставить вас у входа, мсье? Я хочу сказать… одного?

Водитель знал, как боялся его хозяин сделать без него малейший шаг. Чаще всего он доставлял его на место и сдавал с рук на руки привратнику, а уж дальше комитет по встрече торопился проводить его к пункту назначения. Но в первый раз за долгое время артиста не ждали. Предоставленный самому себе, он отважился проникнуть на неизведанную территорию. Не переступая порога учреждений с окошечками целых двадцать пять лет, он сначала удивился, до какой степени автоматы заменили человека. Ему стало не по себе и захотелось повернуть назад, но он рискнул-таки сунуться в бокс, где какая-то молодая женщина стала втолковывать ему, как открыть счет.

— Сколько вы хотите положить?

— Честно говоря, понятия не имею. Может, миллион евро?

Видя ее ошарашенный взгляд, он почувствовал себя так, будто его поймали с поличным, и добавил:

— Ну, тогда, скажем… два?

Привыкшая

ко всему девица знала, как отшить затравленного безработного, безмозглую лицеистку, отчаявшуюся разведенку, пенсионера без пенсии, новичка, решившего поиграть на бирже, — но перед этим незнакомцем она лишилась дара речи, убежденная, что это какая-то шутка или, хуже того, жульничество. Единственный, кто в отделении банка был правомочен принимать сумасбродов и всяких там гангстеров, — это директор.

Но у директора этим утром голова была занята совсем другим: озабоченный с самого пробуждения, он ждал телефонного звонка от своей дочери насчет результатов выпускных экзаменов. Все домочадцы жили в ритме подготовки к этому испытанию, все ей помогали, успокаивали, подбадривали или стимулировали как могли, но самым заинтересованным был, конечно, отец, для которого эта степень бакалавра отнюдь не была ключом от чего бы то ни было, но всего лишь нулевым уровнем, самым первым шагом карьеры. И ему бы так хотелось, чтобы его дочь уже миновала этот этап, символический, конечно, но такой обнадеживающий для того, кто хочет продолжать. Он отдал бы что угодно, лишь бы вывести ее из состояния этой инертности, свойственной ее поколению, привить ей охоту к усилию в мире, где надо беспрерывно драться. Столько раз он пытался передать ей свой опыт, приобретенный в банке, который виделся ему наблюдательным пунктом, где род человеческий по-настоящему раскрывается в своем отношении к деньгам. Столько он повидал таких, что обещали, но переставали бороться, отказывались понимать, как действует машина, предпочитали нищету тяжелому труду и позволяли удовольствиям всецело руководить собой, никогда не заботясь о реальности. Он хотел помочь своей дочери избежать ловушек, в которые все они попадали, думая найти убежище в обществе, где жить не по средствам считалось признаком победителей. Несмотря на свои реальные способности, малышка пала жертвой веяний эпохи, постоянно стремясь к жизни, построенной на взаимоотношениях между людьми, и была гораздо больше озабочена интригами своего окружения, нежели собственным путем. Сколько усилий он, любящий отец, потратил, чтобы понять столь загадочный мир подростков! Сколько раз сомневался в себе — не слишком ли много он ей позволяет или, наоборот, недостаточно? — и места себе не находил из-за страха совершить ошибку, травмировать малышку, сам того не сознавая. Единственное, в чем он был уверен среди этого изобилия сомнений, — ему придется постоянно подстраховывать ее, пока она не научится выкручиваться сама, а может, и всю жизнь. Дорога будет усеяна скрытыми трудностями, обходными путями и с виду бесполезными этапами. Самый первый — этот бакалавриат.

Тем не менее ему пришлось принять без предварительной договоренности этого незнакомца, который, выставляя напоказ свое богатство, наверняка скрывал какой-нибудь подвох. Директор знал это лучше, чем кто-либо другой: в его банк два миллиона евро не кладут. Его банк был банком ненадежных анонимов, вечно записанных в колонке «убытки», парочек, берущих кредит на двадцать лет, «красноватых» работяг, двухпроцентных сверхурочников и мелких заемщиков в конце месяца, который у них начинался десятого числа. Его банк умеет говорить «нет» с улыбкой, но ссужать любит только богатым. В его банке каждый может управлять своим маленьким индивидуальным кризисом, укрываясь от глобального. А впрочем, захотел бы он сам работатьв банке богатых и жить в ритме биржевых площадок с их фондовыми индексами? Засыпать под звон Nikkei, просыпаться под вопль CAC40, бегло болтать на жаргоне Dow Jones? Перестать видеться со своими друзьями ради партнеров, предпочитать круизы с акционерами отпуску с семьей, скомпрометировать себя в политике? Этого он никогда не узнает, но, глядя на физиономию приблудного миллионера, входившего в его кабинет, подумал, что богачи уменьшили среднюю продолжительность жизни гораздо скорее, чем бедняки.

Банкир оценивал своего клиента по старинке, как его научил отец, доверяясь всего двум критериям: рукопожатие и обувь. Если щетина на лице и ветхость одежды в наши дни не дают никакого существенного намека на воспитание и социальный ранг человека, то обувь и забота, которую ей уделяют, никогда его не обманывала. Помимо элегантности, она изобличала здравомыслие, надежность, уважение к благородным материалам, умение мастера, а если она к тому же еще навощена и отполирована, то указывала на долгосрочный выбор в мире, где навязывается быстрое устаревание всего. В том же регистре рукопожатие — высший показатель. Очень немногие

индивиды умеют пройти этот первый мыс, ставший столь условным, столь машинальным, что из-за этого теряется его изначальный смысл. За свою карьеру банкира он знавал рукопожатия отстраненные, неубедительные, подкрепленные ускользающим взглядом, что предвещало взаимно подозрительный разговор. Некоторые даже старались вообще его избежать и ухитрялись найти ему некий эквивалент — ужимку, трепыхание пальцев, кивок, легкий выверт туловища. Сплошные психи, отклонения от нормы! В очень редких случаях он встречал людей с прозрачным и прямым взглядом, которые крепко пожимали ему руку, тем самым тотчас же призывая к сосредоточенности, вниманию к собеседнику. Он научился не умничать с ними и весьма остерегался улещивать их на своем жаргоне финансиста, грубо торопить доверие, которое они предоставляли только после испытания.

Человек с двумя миллионами евро был обут в истрепанные кеды бывшего юнца, а рукопожатие, лишенное малейшей плотности, внушало не больше доверия, чем его подход к делу.

— Наберите мою фамилию в Интернете, это сэкономит нам время.

Застигнутый врасплох, директор улыбнулся при мысли, что эпоха, когда о человеке судили по старинке, уже миновала. Отныне надо приспосабливаться к новой процедуре, общаться с собеседниками только через экран, как это делают его собственные дети со своими френдами в социальных сетях. Действительно, набрав фамилию клиента в поисковой системе, банкир увидел, как замелькало его стократно умноженное лицо. Несмотря на разное окружение, разную кадровку и освещение, систематически узнавался его печальный вид, растерянный из-за этого позирования — всегда в центре, хоть в одиночестве, хоть с группой. Среди этой удивительной мозаики портретов взгляд директора привлек, в частности, один снимок. Если лицо его клиента ничего ему не напоминало, то, увидев человека, улыбавшегося с ним рядом, он почувствовал, как его сердце ёкнуло.

— Это же… вот тут… это Боб Дилан? Настоящий?

— Настоящий.

Много лет назад банкир был молодым бунтарем, который полез бы в драку, если бы ему сказали, что он сделает карьеру в банке. И рассмеялся бы, если бы ему предрекли, что он будет так изводить себя в день экзамена своей дочери. В то время он постоянно слушал один запиленный диск, где сквозь потрескивания скрипучий голос поэта призывал его перевернуть мир вверх дном.

— Тот факт, что вы остановились на этой фотографии, доказывает, что мы с вами примерно одного возраста. Будь вы постарше, вас привлекла бы та, что ниже, прямо под ней.

Там его клиент, более молодой, с сигаретой в губах, стоял рядом с другим поэтом.

— …Трене? Шарль Трене?

Банкир еще дальше открутил время назад и в этот раз вспомнил своего любимого отца, мурлыкавшего по любому поводу, веселому или печальному, песенки Трене. На свадьбе напевал «Солнце и луна», на похоронах — «Безумную жалобу». И лишь гораздо позже его сын понял всю нежность и лукавство, которые таили в себе их слова.

Шарль Трене, Боб Дилан, два идола, две легенды, а рядом — все тот же чудак с грустной физиономией, который выглядит так, будто все бы отдал, только бы оказаться в другом месте.

— Вы музыкант?

— Я пишу песни, слова и музыку, для разных исполнителей. В том, что вы меня не знаете, нет ничего удивительного — никто не знает ни имен, ни лиц композиторов-словесников, если только они не выступают на сцене. В двадцать лет я почти насильно вломился к Шарлю Трене, чтобы он послушал мои наброски. Он стал мне крестным отцом, проводником, это он представил меня всем великим, с которыми я мечтал работать. Дилан — это уже позже. Для одной фолк-рок-группы я написал целый альбом по-английски, который оказался настоящей машиной для хитов, одна вещь оттуда называется «Back From the End», Боб исполнил ее в своем турне две тысячи второго года.

— …

— Дети у вас есть?

— Да, двое. Пятнадцати и восемнадцати лет.

— Кто-нибудь из них наверняка знает «Вербатим», ребят из Анжера, которые собирают полный стадион три вечера подряд. Для них я тоже пишу.

— Погодите секундочку… Это не они пели штуку со словами «Carpe Diem» [5] ?

— «Carpe Noctem» [6] . Полтора миллиона скачиваний с YouTube.

— Признаться, вы произвели на меня впечатление, но теперь я готов вас проклинать. Мой младший глушит нас этим целых полгода, а когда я прошу его сделать звук потише, говорит, что я старик и ничего не понимаю.

5

Буквально «лови день» (лат.), то есть «пользуйся сегодняшним днем, лови мгновение».

6

Буквально «лови ночь» — аналогично.