Наше небо
Шрифт:
Затяжным прыжком я пролетел не менее трехсот пятидесяти метров, распахнул парашют, быстро приземлился и снизу руководил приземлением прыгнувших ранее меня Стрыжова и Матвеева, которые, прыгнув без затяжки, сильно отстали от меня.
Прыжки и расчеты отлично удались. Мы приземлились в тридцати метрах от расчетной точки. При ночном прыжке эта погрешность совершенно незначительна.
Вернувшись на рассвете с аэродрома после ночного полета на истребителе, я собрался было вздремнуть, как под окном моей комнаты неистово загудела автомашина. Это приехали молодые ученики, которым я на этот день назначил первый прыжок с дирижабля.
После
Веселые шумные песни всю дорогу сменяли одна другую. Одиннадцать молодых ребят, среди них были три девушки, приехали с бодрым, радостным настроением.
Полеты начались хорошо. В течение двух часов дирижабль трижды приземлялся, и каждый раз стартовая команда ловко хватала гайдроп.
Забрав на борт новую группу, дирижабль снова уходил в воздух. Так были выпущены первые восемь человек. Прыгало всего одиннадцать. Оставалась последняя группа. Мне очень хотелось есть, но я утешал себя тем, что скоро прыжки окончатся.
«Выпущу еще троих, — думал я, — затем обедать!»
Поднявшись в воздух, я выпустил первого, а за ним второго парашютиста. Оба прыгнули хорошо.
Сделал поправку на усилившийся ветер и, когда дирижабль зашел на боевой курс, пустил на землю последнего. Это был комсомолец Кречетников.
Бросившись вниз головой, он сразу же дернул кольцо и под куполом, освещенным солнцем, медленно поплыл к земле. Плавное снижение меня обеспокоило. Было очевидно, что ветер так же внезапно стих, как и усилился, а расчет был сделан с учетом большого сноса. Мое беспокойство возросло, когда Кречетникова понесло прямо на крышу эллинга. Видимо, сам испугавшись столкновения, Кречетников беспомощно озирался по сторонам, точно ожидая от кого-нибудь спасения. Но едва лишь его ноги коснулись крыши, как он мгновенно ухватился за выступ и удержался. Смявшийся купол парашюта комком упал через край.
Стартовая команда, наблюдавшая эту картину, бросилась на выручку Кречетникову. С помощью огромных пожарных лестниц парашютист был торжественно снят с крыши эллинга.
Нам оставалось снизиться, бросить гайдроп и итти обедать. Вскоре, однако, я убедился, что это самое трудное. Не в меру расщедрившееся солнце сильно нагрело воздух. И без того облегченный дирижабль (он потерял вес троих парашютистов) получил большую подъемную силу; под действием тепла от прогретой оболочки водород еще больше увеличил потолок дирижабля. Нам никак не удавалось произвести нормальную посадку.
Два-три раза мы снижались до тридцати-сорока метров от земли и неоднократно бросали гайдроп. Команда не успевала ухватиться за концы, а несколько смельчаков, упорно повиснув на гайдропе, поднимались в воздух вслед за дирижаблем и с высоты полутора-двух метров мешками падали на землю. Мы снова поднимались до полутора тысяч метров, чтобы охладить газ и сделать посадку, — все было напрасно.
Меня раздражала такая зависимость дирижабля от температуры, совершенно не знакомая при полетах на самолете; в довершение всего мучил голод. Но больше всего я был зол на себя. Захвати с собой парашют, я давно бы выбросился и сидел уже в столовой за обедом. Я оставил парашют у эллинга.
Таким образом мы пробыли в воздухе больше одиннадцати часов. Совершенно безучастно я сидел у окна, не надеясь до сумерек попасть на землю, как вдруг неожиданный рывок вывел меня из мрачного раздумья. Человек десять из стартовой команды, с криками вцепившись в гайдроп, на секунду остановили
Среди стартовой команды, державшей дирижабль, я увидел и Кречетникова. Забыв о своем приключении, он подошел ко мне, весело улыбаясь, и поблагодарил за «воздушное крещение».
Свои эксперименты я решил закончить прыжком из штопорящего самолета. На одном из ленинградских аэродромов, выпустив поочередно нескольких человек, я сделал посадку, и во вторую кабину учебного самолета за управление сел летчик Халутин, мой ученик. Он охотно согласился поднять меня в воздух. Полетели. Рассчитав точку приземления, я вылез на плоскость и, придерживаясь за борт кабины, скомандовал летчику:
— Вводи самолет в штопор!
Самолет начал вращение неохотно, будто преодолевая сопротивление, но стоило Халутину прибавить газ, как он энергично завертелся. Стоя на крыле вращающегося самолета, я дважды обернулся вместе с ним, считая про себя число витков и приготовившись уже прыгнуть на третьем витке, но вдруг инстинктивно оглянулся. За моей спиной что-то зашуршало, и в тот же миг меня едва не сорвало с крыла. Не успел я глазом моргнуть, как парашют повис на стабилизаторе, полностью распустившись. Штопор сразу же прекратился. Удар при раскрытии парашюта был настолько силен, что летчик выпустил из рук управление. Самолет беспорядочно падал на землю. Бегло взглянув на Халутина, я увидел его побледневшим и растерявшимся.
У него не было парашюта.
Сильно упершись в металлическую скобу фюзеляжа, я обеими руками потянул к себе стропы парашюта, пытаясь уменьшить площадь сопротивления, но подтянуть было невозможно. Самолет продолжал падать.
— Дай полный газ, ручку на себя, — крикнул я.
Халутин немедленно выполнил приказание, — падение прекратилось. На малой скорости самолет стал снижаться более плавно. Купол парашюта раздулся наподобие зонта, но, сильно натягивая стропы, я сумел несколько погасить его и уменьшить сопротивление на хвостовой части.
Под нами был аэродром. Не разворачиваясь, мы плюхнулись прямо перед собой.
Что же произошло?
Уже перед самым прыжком, стоя на крыле, я задел вытяжным кольцом за какой-то выступ. Под действием струи воздуха парашют непроизвольно раскрылся.
Назавтра я все же осуществил свой замысел.
Минуты через две-три после того, как мы ушли с аэродрома, облака заслонили землю. Но летчик знал, что делать.
На высоте полутора тысяч метров он поднял руку, — сигнал «готовься», — и я встал во весь рост. Затем он почти вертикально «пикнул» машину, и в тот же миг огромная инерционная сила вдавила меня в кабину. Самолет продолжал падать.
Выжимаясь на руках, я поставил одну ногу на сиденье и, опершись на нее, сумел поднять вторую. Тогда, сильно оттолкнувшись руками от борта, я бросился головой вниз и несколько секунд падал, не раскрывая парашюта, рядом с падающим самолетом. Затем на моих глазах самолет, развивая скорость, стал перегонять меня, и, когда машина со свистом пронеслась мимо меня, я дернул вытяжное кольцо.
Было уже безопасно: парашют не мог зацепиться за хвостовую часть.
От динамического удара на один миг помутилось зрение. Будто сноп искр вырвался из глаз. Затем, резко заболтавшись в воздухе, я стал снижаться сквозь облака. До земли уже оставалось не более четырехсот метров.