Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– Седлайте коней!
– приказали сотские.
Ратмир и Доброслав уже заканчивали стягивать под брюхами лошадей подпруги, когда услышали тихий возглас Любима:
– Хазары!
Тут же подняли головы и наверху увидели с десяток безбровых, плосколицых вооружённых всадников, остановившихся на краю оврага, но не стрелявших… Видно было, что они, неожиданно выскочив на киевлян, расположившихся внизу, опешили.
– Гей, взять их!
– крикнул кто-то из русов.
Великан, Доброслав, малец и ещё человек пятнадцать тех, кто быстрее всех заседлал коней, рванулись по крутому склону, заросшему орешником и густой травой; несколько всадников прямо взяли вверх, их лошади поскользнулись
Медлить было нельзя, хотя он узрел, как три-четыре лошади, скатившись, произвели в стане русов некоторое замешательство; остальные же упорно преодолевали подъем, и через мгновение окажутся рядом… Скакать снова к болоту, когда опять льётся влага, не имело смысла - только завязнешь. И вопреки всему Азач направил своего коня к дубраве, хотя и предполагал, что там может хорониться засада… Хотя в положении сотника это оказалось самым разумным действием: сзади его бойцов преследовали киевляне, с одного боку находилось болото, и Азач уже принял решение туда не скакать, с другого - Лыбедь с разобранными мостами. Правда, сейчас можно мгновенно развернуться назад, чего русы не ожидают совсем, и пробиться через их конный строй, как сие делают царкасы, о которых был наслышан. «Эх-ма, где наша не пропадала!» - мелькнуло в голове, и дал знак десятнику, скачущему рядом, совершить ловкий приём…
Подняв коней на дыбы, они развернулись в обратную сторону и через короткое время оказались лицом к лицу с противником. Азач чуть не столкнулся с русским великаном, но тут же бросил коня вбок и нанёс саблей хлёсткий удар по шее бородача. У того неестественно зависла голова, как если бы кто на огороде крепко стукнул палкой по стеблю подсолнечника у самого основания корзинки, и она бы точно так же поникла…
Любим, отрок, воочию увидевший гибель дяди Ратмира, даже не поверил в это, а поверив, страшно закричал и кинулся на губителя. Азач смог бы и мальца рубануть, потому что тот совсем не защитился, но, сообразив, что перед ним всего лишь парнишка, отвернул коня: « Так ему же столько лет, сколько дочери моей!..»
Но вдруг увидел краем глаза, как на него сбоку прыгнул невесть откуда взявшийся пёс с бронированной грудью, и сабля, занесённая для удара, но не опущенная ещё, молнией сверкнула и раскроила череп Бука… Пёс упал под передние ноги хазарской лошади, но в это время меж лопаток Азача глубоко вошла стрела, выпущенная из лука Доброславом. Последнее, что коротким видением предстало в предсмертном сознании Азача - смеющееся лицо дочери…
Часть хазар иссекли мечами, остальных достали стрелами. В плен не брали.
«Бог Световид, глупо всё получилось…» - почему-то клял себя, чуть не плача, Клуд, глядя на лежащего на земле мёртвого Бука, по которому струилась вода с небес. Ручьями она текла и с плеч хозяина. Да, такой собаки у Клуда не будет никогда…
К горлу Доброслава подступил ком, он сглотнул его и по-настоящему заплакал, никого не стесняясь. Так плачут по дорогому другу.
Собравшиеся рядом воины переглядывались и перешёптывались. Многие из них участвовали в походе на Византию и, зная, чем являлся пёс для Клуда, не удивлялись его слезам… Они тоже жалели Бука… Помнили, как он помог захватить башню, к которой крепилась протянутая через Золотой Рог цепь, препятствовавшая днепровским лодьям подойти к Константинополю.
Клуд взял на руки пса, отнёс его к краю оврага, развязал на нём доспех… Выкопал могилу.
До сего момента дождь, ливший, как из корыта,
Потом сел у могильного холмика на снятое с коня седло, вспомнил и о матери пса… «Теперь, наверное, тоже нет в живых, хотя сказывали и рыбаки, и пастухи, что не раз видели её бегущей с волком… Правильно говорили, Бук умный, поэтому мне и жалко его, будто схоронил человека… Думаю, что душа Бука в человечьем обличье попадёт в небесный сад, и настанет время - там встретимся и наговоримся вдосталь», - решил Доброслав и, слегка успокоенный, пошёл утешать мальца, который на могиле Ратмира плакал навзрыд…
– Ну, перестань, - положил ему на плечо руку Клуд.
– Он же для меня отцом был… Как же я теперь?!
– Парнишка поднял зарёванное лицо.
– Ничего, Любим, отгоним хазар от Киева, попрошу Аскольда, чтоб взял тебя в молодшую дружину. Пойдёшь?
– Пойду, а как же!
– Вот и хорошо. А пока со мной будь. За тобой глядеть стану.
И снова подумал: «Это мне в утешение теперь дадено. Вместо Бука… Любим…» Но последней мыслью всё-таки было: «А что я скажу Радовану, когда он спросит про Бука?! И как сильно любил его монах Леонтий…»
К вечеру дождь снова перестал, а спустя какое-то время небо очистилось и на нём засияла круглая луна. И все эти ночи, когда сверху лила вода, понятное дело, за тёмными тучами никто не видел её. Но один сие чувствовал - Еруслан; в последнее время с ним стало твориться непонятное. Как только наступало полнолуние, бывшего предводителя кметов охватывал озноб, сменяющийся лихорадкой; возникали сильная жажда и дикая головная боль. Он начинал ощущать, как распухали лицо, руки и ноги, кожа воспалялась, грубела и будто расплывалась; мешали обувь и одежда. Если Еруслан находился в помещении, его обязательно тянуло выбраться наружу, а там сбрасывал с себя всё, что находилось на нём; затем вдруг наступала сильная тошнота и полное помутнение рассудка… И тогда Еруслан не помнил, что делал.
Впервые с ним это произошло два месяца назад в лесном тереме, когда повисла над деревьями полная луна. Он лежал в маленькой горнице. Бледный свет проник вовнутрь, и Еруслана словно кто дёрнул за ногу. Проснувшись, он поглядел на спящую рядом, разметавшуюся на ложе в своей обольстительной наготе молодицу со слегка подрагивающими от ровного дыхания персями. Хотел было разбудить её, чтобы снова обладать, но тут и приключилось с ним то, что приключалось потом несколько раз.
А утром Еруслана нашли голого, всего исцарапанного, недалеко от терема в кустах можжевельника. На вопросы Дира, как он туда попал и что делал, Еруслан не мог ответить, - он ничего не помнил. Лишь кто-то из гридней показал на волчью шерсть, оставленную на ветках кустарника…
Приехав в дубраву, Доброслав нашёл Еруслана. Обратил внимание на его удручающий вид и поведал о гибели Бука. Бывший предводитель кметов, как мог, постарался утешить друга, но и сам понимал, что сия утрата для Клуда да, пожалуй, и тех, кто знал пса и помнил его геройские подвиги, невосполнима. Еруслану, к примеру, сразу пришло на ум, как Бук помог его кметам овладеть гарнизонной казармой ромеев, собиравших дань в селении и устроивших там страшную резню.
На ночь Клуд и Еруслан легли рядом, но ближе к рассвету Доброслав друга не обнаружил. Ничего не подозревая, снова заснул. Только с первыми лучами солнца вернулся Еруслан. И снова всё лицо у него было исцарапано, а шрам побагровел ещё пуще. Но луна уже пошла на убыль, и теперь бывший предводитель кметов спал спокойно и по ночам никуда не отлучался. Доброслав же ни о чём пока не расспрашивал его…