Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Справа потянулось чьё-то поле с блекло-сухими поникшими цветами да с островками ярко доцветающей поздней мшистой зелёнкой: видно, соха или запашник давно не касались его и также давно не раздавались тут голосистые окрики погонычей.
Аскольд обернулся к Диру:
– И на некоторых твоих угодьях, брат, землю тоже не пашут ратаи, а только норы роют кроты да суслики…
– Думаю, и в твоей вотчине не всё ладно… - Дир судорожно сглотнул слюну и отъехал в сторону, косо взглянув на грека, рядом со старшим князем рысившего на пегой кобыле.
Грек перехватил не предвещающий ничего, кроме угрозы, взгляд,
«Коршуном на меня поглядел… Не испугаешь!» - усмехнулся Кевкамен в спину Диру.
– Хоть и в сговоре был ты с Сфандрой, которая уничтожила тех христиан, да новых наплодим…»
Только беззаботным сосунком на кауром жеребчике носился взад-вперёд Марко. От Лагира всей гурьбой и Ерусланом в придачу, позже заехавшим на праздник, отправились в эту поездку; хотел было Селян улизнуть, да не дали: вместе так вместе… Тем более Вышата посулил хорошую опохмелку, - всё крепкое у Лагира ещё ночью прикончили… И теперь хмуро покачивались в сёдлах, мечтая о том моменте, когда достигнут вотчины Яня Вышатича и смогут полечить взварным мёдом больные с перепою головы.
Только им, бедолагам, в эдакую рань надлежало бы бодрствовать, ай нет - на пахотных угодьях сына Вышаты встретили погонычей быков; клешнято переставляя ноги, животные зло и упрямо тянули тяжёлые запашники, но зато сзади них, казалось легко, скручивались черными жгутами на омертвелой земле жирные пласты, от которых исходил тревоживший ноздри пар.
– Ядрёный чернозём!
– воскликнул Аскольд, спрыгнул с седла и сунул в борозду пальцы. Разминая свежак, пропустил через них; глаза князя тепло залучились светом. Спросил одного из погонычей, кряжистого старика с длинными жилистыми руками:
– Озимые-то… успеете?.. А хазары?!
Узнав князей, старый смерд степенно поклонился им, потом Вышате, ощерил в улыбке на редкость для его возраста здоровые зубы, ответил:
– Сараны [292] бояться - хлеба не сеять…
Сказанные с достоинством слова хлебороба пришлись по сердцу Аскольду; взглянув на Дира и показав на старика, сказал громко:
– Сразу видать, не холоп и не раб.
– В вотчине у нас их почти нет… - ответил Вышата.
[292] Сарана– саранча.
– Княже, я свободный общинник, - гордо промолвил старик.
– Это моё поле, а в напарниках у меня сын.
«Такие за своё будут драться до последнего…»
– подумал старший архонт.
Не хватит слов рассказать, с какой радостью встречал и с каким богатым размахом потчевал гостей Янь Вышатич… Головы страждущим сразу поправили, и учинилась затем то самое
Князьям и отцу Янь сам наполнил кубки, а себе до краёв налил турий, отделанный серебром рог и поднял его на уровень жемчужной верхней пуговицы бархатного кафтана, на который с шеи тяжело падала цепь, взблёскивающая тусклым золотом при каждом повороте мощного, но вместе с тем подвижного тела сына воеводы. Как водится, первым и здравицу произнёс князьям - каждому в отдельности: сначала - Аскольду, потом - Диру.
Подавали в серебряной посуде множество слуг в парчовых одеждах и черных лисьих шапках.
Пили и ели до самого обеда. Позвали скурров увеселять, а упившихся сталкивали под стол или они сами валились туда, где их квёлые слюнявые морды лизали породистые собаки…
Аскольд, как всегда, из кубка лишь пригубливал, и Дир сегодня не увлекался особо: видно, разговор на пашне не давал ему покоя. Да и догадался наконец, зачем позвал его старший брат к Яню Вышатичу…
Наступил вечер. Придвинувшись к Аскольду, правда уже хмелея, Дир изрёк зло:
– Думаешь не вижу, как ты меня перед бондами лбом в стол стараешься угвоздить?..
– Да не в том суть… - возразил Аскольд брату, слегка удивлённый его внезапным наскоком.
– В чем же?! Или суть по-твоему - это из чего ссуть?..
– ехидно засмеялся Дир, чувствуя, как расправляет мохнатые ноги паук, поселившийся в груди со времени принародной постыдной казни за пьянку стражников и готовый теперь изрыгать яд на каждый упрёк Аскольда.
– Пойми, дурья твоя голова, - как можно примирительнее сказал старший князь, - тому, что устроил в своей вотчине Янь, всем нам учиться надобно… Богато живёт он, а в твоём лесном тереме богатство - одни голые бабьи задницы… Красивые, слов нет, только ими от врагов не оборонишься… А на золото, какое есть у Вышаты и его сына, да если оно будет и у других, многое для государства сделать можно… Для чего на крепостных стенах свободное оружие кладём? Знаешь сам, чтоб голь вооружалась. А Янь приведёт ополчение, и то оружие ему не будет нужно; он другим даст… И люди у него за свою кровную землю до последнего издыхания биться станут! Не то что изгои, холопы или рядовичи…
– Нет, мне ты добра не желаешь, - стоял на своём Дир.
– Лишь себя вершинным костром показать хочешь…
– Ах, брат, брат!.. Ничего ты, оказывается, из наших бесед не берёшь путного для себя, - с какой-то тоской и даже тревогой промолвил Аскольд.
– Не знаю, как и быть с тобой…
– Я тоже архонт, не забывай!
– вдруг взъярился Дир.
– И у меня право есть, как с тобою решать… Так-то!
– Вскочил из-за стола, кликнул своих, тех, кто ещё умел соображать и стоять на ногах. Да и вихрем умчался.
«Талагай борзой…» - подумал Вышата, слышавший каждое слово нехорошего разговора братьев.
Настал день, когда древляне вместе с корабельщиками, помолившись Леду и Велесу и пообещав им скоро вернуться, погрузились на лодьи и начали спускаться вниз по Днепру к устью Роси. Вышата и Ратибор, стоя на палубе головного судна, внимательно наблюдали за берегами.
Когда Днепр раздвоился, договорились идти по одной только протоке - левой, так как она была шире и стрелой ни с какой стороны лодьи не достать… Ни с низкой, ни с высокой.