Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– Уж не этот ли?!
– воскликнул Чернодлав, поднял с пола пещеры свой охотничий нож и протянул его Мамуну.
– Кажется, этот… Вроде он, да, он самый.
– Мамун в каком-то безотчётном порыве затряс головой, и глаза его засверкали.
– Значит, там, на вершине горы, ты действительно слышал голос Хозяина страны Верхнего мира, который и вручил тебе орудие мести. Да свершится великое деяние!… Ты, Мамун, избранник его, значит, ему надобно, чтобы кто-то из архонтов, а может быть и оба они, прекратил своё земное существование. Понимаешь ли это?…
Мамун
– Понимаешь ли это?…
– Да. Я должен выполнить волю Хозяина страны Верхнего мира.
– А иначе ты погибнешь сам… Боги не шутят! Тебе, жрецу, это известно в первую очередь.
– Да, я исполню.
– Дерзай Мамун, и ты станешь на этой земле большим человеком… Но запомни: когда свершишь месть, нож Хозяина страны Верхнего мира сразу же спрячь или выброси. Его никто не должен видеть! Никто!
На другой день вечером Мамун обошёл всех идолов, каждого потрогал руками и к каждому обратился со словами:
– Помогите исполнить небесную волю!
Лишь один Стрибог, как показалось жрецу, понимающе сверкнул красными глазами, сделанными из дорогих рубиновых камней.
Мамун поспешил к Перуну и, припав к его деревянным ногам, долго молился, так долго, что костровые стали недоумевающе переглядываться: такого молитвенного усердия у жреца они раньше не замечали.
Удивило их и то, что Мамун сам принёс в плетёном лукошке двух петухов - белого и чёрного, скрутил им головы и бросил убитых домашних птиц в огонь, потом сел и зверовато-жадным взглядом уставился в сторону теремного двора.
А там Дир устроил пир по случаю освобождения от казни своих четверых отроков. На нём присутствовали и древляне - Ратибор и воевода Умнай. Искали волхва Чернодлава, чтобы пригласить его на подворье к великим князьям, но не нашли… Это сильно обеспокоило старейшину племени.
– Ты не заметил, Умнай, странного поведения нашего жреца в последнее время?… - обратился он к воеводе, сидя с ним рядом за пиршественным столом.
– По-моему, странностями он отличался всегда… И пакостями тоже, - ответил Умнай, разрывая крепкими зубами оленину.
Кстати, этого мяса в тёмных, холодных подвалах, и не только у князей, но почти у каждого ремесленника и смерда, хранилось предостаточно. Так уж повелось у полян - перед боевыми походами выходить на лесные и степные ловы. Мясо убитых животных и птиц берегли и вынимали, чтобы взять с собой, когда сбирались на ратное дело.
Аскольд неделю назад приказал всем киевлянам устроить такую охоту…
– Поэтому меня и беспокоит поведение жреца: не задумал ли он снова какую-нибудь гадость, которая пойдёт во вред нашим отношениям с полянами?!
– продолжал Ратибор.
– Вполне возможно… Чтобы отомстить нам за то, что мы не разрешили ему принести в жертву словенку… Да ты ещё и отчитал его сурово!
– Ладно, закончим этот разговор. Кажется, к нему начинают прислушиваться… Наполняй кубок и кричи здравицу
Здравицу подхватили и все присутствующие, а их было человек триста, не меньше, многие из которых - дружинники.
Нашлись, и такие, которые перепились и храпели под столом, правда, на них мало кто обращал внимания, разве что сами они, просыпаясь, давали о себе знать просьбой опохмелиться.
Из всей честной компании не пил один лишь Кузьма. Попробовал бы он сделать так в другой раз! Сразу же бы на него навалились дюжие молодцы, запрокинули голову и насильно бы влили в рот зелье. Дир не любил, когда кто-то из гостей оставался трезвым на пиру и просто попойках, и поощрял действия своих отроков. А то и сам порой помогал им, громко хохоча, видя, как смешно выпучивает глаза поверженный, стараясь мотнуть головой и сбросить с себя мучителей. Некоторым богатырям это удавалось; и тогда ему орали здравицу, а он, счастливый, махнув рукой на своё бывшее настроение, начинал осушать кубок за кубком…
Что так вести себя нельзя, великий князь понимал, об этом и брат ему говорил: нехорошо, мол, - но в такие минуты Дир зажигался пьяным весельем и хотел видеть своё окружение тоже весёлым и пьяным.
На этом пиру Кузьму не донимали: не пьёт, значит, душа не принимает… Посчитали, что после жуткого потрясения он волен делать так, как ему хочется.
Дир, на удивление, пил мало, всё поглядывал на Деларам и печалился. Дружинники понимали и его состояние.
Вскоре великому князю за столом находиться надоело, и он попросил Кузьму проводить его на улицу.
– Что-то душно, - сказал Дир, потихоньку встал, знаком руки остановил тех, кто хотел пойти с ним.
Кузьма пожал руку своей суженой, она на его жест откликнулась с радостью, улыбнулась ему, показывая ровные зубы, белые, как жемчуг.
Он тоже вылез из-за стола, и в дверях его будто кто толкнул в плечо. Сразу ударило в голову: «Меч… Надо взять меч…» Зашёл в гридницу, опоясался им и только тогда прошёл в сени, где его ожидал великий князь киевский.
– Я, Кузьма, сегодня и рад, и расстроен…
– Понимаю, княже, и прошу прощения за то, что стал причиною твоего настроения… И благодарю тебя ещё раз.
– Верный дружинник хотел упасть на колени, но Дир вовремя подхватил его под локоть.
– Ну, ну, вот этого и не надо!
– строго сказал он.
– Пошли к кумирне и восславим Перуна-громовержца… Смотри, луна на небе как серп, которым женщины жнут в полях хлеба. А наши поля - ратные, окроплённые кровью… Такие, брат, дела.
Мамун, как только увидел вышедших из ворот Дира и его дружинника, сразу возжелал, чтобы они направились к нёму. И сердце его учащённо забилось, когда великий князь и Кузьма стали приближаться к костру. Мамун в каком-то лихорадочном порыве, до боли в суставах сжал шершавую рукоятку охотничьего ножа, спрятанного под чёрной широкой одеждой служителя бога. Сейчас он действовал почти бессознательно, словно мозг его был окутан таинственными чарами, и не думал о том, что, если убьёт Дира, смерти ему не миновать тоже…