Нашествие
Шрифт:
Н и к о л а е в н а.
Выпусти Андрея Петровича.
А н н а Н и к о л а е в н а (шепотом). Нельзя. Во дворе какой-то человек стоит. В шляпенке. Мычит и весь дрожит при этом.
Т а л а н о в. Может, больной ко мне?
А н н а Н и к о л а е в н а. Какие же теперь больные! Не думаю.
О л ь г а. Как же Федор-то ушел в таком случае?
А н н а Н и к о л а е в н а. Значит, не Федор ему нужен.
Двустворчатая дверь торжественно открывается. В одной жилетке, с приятностью в лице, в упоении от достигнутого могущества, входит Ф а ю н и н. Сзади, с подносом,
парадное шествие.
Ф а ю н и н. Виноват. Хотел начерно новосельишко справить... Да у вас гости, оказывается?
Выхода нет. Точно в воду бросаясь, Анна Николаевна делает шаг вперед.
А н н а Н и к о л а е в н а (про Колесникова). Гости и радость, Николай Сергеевич. Только что сын к нам воротился.
Т а л а н о в. Через фронт пробирался. И, как видите, пулей его оттуда проводили.
О л ь г а. Знакомьтесь. Федор Таланов. А это градоправитель наш, Фаюнин.
Церемонный поклон, Кокорышкин подслеповато и безучастно смотрит в сторону.
К о л е с н и к о в. Простите, не могу подать вам руки.
Ф а ю н и н. Много и еще издалека наслышан о вас. Присоединяйтесь!
Все разбирают бокалы. У Кокорышкина дрожат руки, стекло позванивает.
Возьми и себе бокалишко да поздравь с возвращением молодого человека, муха.
Не спеша Кокорышкин ставит поднос на стол, выбирает бокал пополнее.
К о к о р ы ш к и н. Добро пожаловать... Федор Иваныч!
Все смущены. Кажется, Кокорышкин и сам понял свою оговорку - завертелся,
заюлил. И, может быть, это только танец его сокровенного ликованья.
О л ь г а. Забудьте вы эти слова, Семен Ильич. Попадете вы в историю!
Все смеются над смущением Кокорышкина.
Ф а ю н и н. Он теперь и наяву бредит: тайну бы раскрыть... (Поднимая бокал.) Ну, будем радехоньки!
Действие третье
Та же, что и вначале, комната Таланова, теперь улучшенная и дополненная во вкусе нового жильца: ковры, пальма, аристон, солидная мебель, вернувшаяся по мановению старинного ее владельца. Длинный, уже накрытый стол пересекает сцену по диагонали. К нему приставлены стулья - много, по числу ожидаемых гостей. На переднем плане высокое, спинкой к рампе, кресло для Виббеля. Кривой и волосатый о ф и ц и а н т, весь в белом, завершает приготовления к новоселью. Сам Ф а ю н и н, в золотых очках и дымя сигарой в отставленной руке, подписывает у столика бумаги, подаваемые К о к о р ы ш к и н ы м. Тот уже побрит, приодет, в воротничке, как у Фаюнина, даже как будто немножко поправился. День клонится к вечеру. На месте Фединой фотографии висит меньшего размера портрет человека с крохотными усиками и как бы мокрой прядью через лоб. Разговаривая, все
часто на него поглядывают.
К о к о р ы ш к и н. И еще одну, Николай Сергеич.
Ф а ю н и н. Что-то мне, братец, голову от твоих бумаг заломило.
К о к о р ы ш к и н. Государственное дело только с непривычки утомляет. А как обмахаешься, так и ничего. (Подавая следующую.) О сокрытии от германских властей пригодного для них имущества. Не беспокойтесь, сам Шпурре составлял-с!
Фаюнин подписывает.
И
Ф а ю н и н (беря бумагу). Что с облавой?
К о к о р ы ш к и н. Осьмнадцать душ с половиной. Один - мальчишечка. Из них, полагают, двое соприкосновенны шайке помянутого Андрея.
Ф а ю н и н. Эх, его бы самого хоть пальчиком коснуться.
К о к о р ы ш к и н (тихо и внятно). Это можно-с, Николай Сергеич.
Выронив бумагу на колени, Фаюнин уставился в него поверх очков. Кокорышкин
многозначительно косится на официанта.
Ф а ю н и н. Слетай, ангелок, проведай там телятину. Не готова ли!
О ф и ц и а н т уносится на талановскую половину.
К о к о р ы ш к и н. Есть у меня один приятель... да дорого просит.
Ф а ю н и н. Ну!
К о к о р ы ш к и н. Смеяться станете!.. Имея довоенный еще позыв к политической деятельности, а также стремление искать и находить... Словом, поскольку господина Федотова теперь турнут за непригодность.
Ф а ю н и н (сообразив). В начальники метит твой приятель? Да он в своем уме? Это же к самому дракону в пасть лезть. Его сам Виббель трясется. Да ты сам-то видал Шпурре хоть раз?
К о к о р ы ш к и н (благоговейно вдыхая воздух). Уму непостижимо. Сила!
Ф а ю н и н. Деньги же дают, муха.
К о к о р ы ш к и н. Я с ним и так и сяк, - отказывается. Деньги, говорит, есть условный знак мирного времени. Теперь ничего на них не укупишь, а после взятия Москвы другие выпустят.
Ф а ю н и н. Еще когда выпустят-то! За Москвой-то еще Волга. А за ней Урал лежит в шубе снеговой. А еще дале - Сибирь, с речищами, с лесищами. А уж позади ее и невесть что! Только сполохи шатаются... Россия - это, брат, такой пирог, что чем боле его ешь, тем боле остается!
Кокорышкин пожал плечами: дескать, мое дело сторона.
Ты выуди адресок-то, да и обмани.
К о к о р ы ш к и н. Эх, Николай Сергеич! Нонче еще три солдатика задобропожаловали. Может, и сейчас заготовка на завтра идет. А ведь за это с градского головы взыщут... Скажут: все сигары курили-с?
Фаюнин суеверно откладывает сигару.
Повременим - может, и дешевше подвернется.
Он складывает бумаги в портфель: Фаюнин сердится. В сопровождении о ф и ц и а н т а, осунувшаяся и строгая, в зловещем черном платье,
Д е м и д ь е в н а вносит блюдо с телятиной.
Д е м и д ь е в н а (почти величаво). Куды падаль-то ставить, коршуны?
К о к о р ы ш к и н. Не задевай. Зачем, зачем торопишься? Час настанет, сама помрешь.
Д е м и д ь е в н а. Эх, недоглядела я тебя, Семен Ильич.
К о к о р ы ш к и н. Еще придешь ко мне в стряпухи наниматься. И прогоню... и прогоню!..
Ф а ю н и н (шикнув на Кокорышкина). Сюда, на серединку, ставь, старушечка. Ой, хорошо ли ужарилась-то? (Отрезав кусок.) Ну-ка, пожуй, не жестка ли?