Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"
Шрифт:
В конце прошлого и в начале настоящего столетия читающей публики было так мало и число русских книг для чтения так ограничено, что библиотеку каждого легко было выучить наизусть.
«В целой Москве, — говорит Лабзин [203] , — существовала одна только университетская типография и та стояла почти без дела; книжные не лавки, но лавочки были только на Спасском мосту. Новая книга была тогда редкость, и, наконец, весь запас чтения состоял из одних романов и нескольких исторических книжек, так что предприятие печатания книг духовного содержания не только не представляло никаких выгод, но еще вело к явным убыткам, ибо надлежало родить прежде в читателях новый вкус. Я помню, как один любитель чтения, пришедши в университетскую книжную лавку купить новеньких хорошеньких книжек и находя в оной (только) творения Августина, Фомы Кемпийского и подобные, с досадою вышел вон и пошел
203
„Сионский Вестник" 1818 г., февраль, 224, 225.
— Какие под сим названием вы разумеете? спросил скромно хозяин гостя.
— Например: «Маркиз Глаголь», «Клевеланд», «Железная маска», «Девица Гарви», отвечал посетитель.
— Что делать, отвечал смиренно содержатель типографии, — мы печатаем то, что переводчики нам принесут, а ныне таких книг они к нам не приносят».
При таких условиях издание духовных книг было сопряжено с большою жертвою и убытком, тем более, что их осуждали и никто не читал. Любителям духовного просвещения приходилось выдерживать насмешки, нести издержки на плату переводчикам, на печатание и затем дарить эти книги даже богатым людям, чтобы только приучить их к чтению религиозных сочинений. Упорно преследуя цель, Новиков и его последователи, в том числе и Лабзин, достигли однако же того, что книги духовного содержания стали выходить на русском языке одна за другою. Такое насильственное, так сказать, распространение их произвело некоторый переворот в обществе: явились охотники переводить, явились и читатели, но нельзя было не сознать, что распространение христианских истин производилось все-таки без системы, при помощи издания случайных сочинений. Их читали лишь немногие; большинство же общества или оставалось равнодушным, или злобно подсмеивалось над ними. Молодой писатель Пнин напечатал стихи, в которых подсмеивался над истинами веры, говоря просвещенному своему другу: «Ты не мыслишь, как невежды, будто небо смеживается с землею, как глазам простолюдина кажется; для тебя не нужво, чтобы кто сходил с неба, дабы сделать тебя добродетельным и благополучным».
Старший цензор, Иван Осипович Тимковский, человек религиозный, не пропустил этих стихов, но Пнин жаловался в главное управление училищ, которое, основываясь на §22 тогдашнего цензурного устава, разрешило их напечатать. Будучи давнишним в искренним другом Лабзина, Тимковский рассказал этот случай и тем причинил ему такую боль, «как бы кто поранил его в самое сердце» [204] : Чувство оскорбленного самолюбия, грусть и какое-то уныние овладели Лабзиным.
204
Письмо Лабзина Новосильцову без года и числа.
«До изобретения книгопечатания, — писал он, — одни творения великих умов или особливых гениев разносились в народе и сохранялись в памяти, преданиях и летописях; прочие же редко пользовались сею честию. Тогда писал только тот, кто имел особенные дарования, и тогда книга была плод глубокого размышления и опыта, и была действительно подарком для человечества; чувство и истина были видны на каждом листе ее. Потому-то сии книги пережили веки, несмотря на политические превратности, несмотря на разность обычаев и языков разных народов.
«С изобретением книгопечатания знания полились рекою во все концы и быстрым своим потоком испровергли многие здания ума, подмыли и подрыли самые основания долголетних опытов и наводнением своим иные места запрудили, другие опустошили. Мелочи всплыли наверх и скрыли под собою не мелочные произведения; люди стали ловить, что всплывало, а что всплывало, то стало ловить людей; родилась страсть к писанию, явились подражатели и копиисты, явились подражания подражаниям и копии с копии, а оригиналы исчезли, и творческий ум как бы притиснут стал типографским станком.
«Прежде страсти и заблуждения имели свой предел; развратник и заблужденный мог заражать только свой круг, свой век, и пороки его исчезали и погребались вместе с ним в гроб. Злоупотребление же книгопечатанием увековечило разврат и глупости, посрамляющие человечество, и воздвигло им памятники. Все, что только исходит из разгоряченной головы какого-либо бумагомарателя, все то печатается, обнародовается, рассылается, и идет во все стороны света заражать и будущее потомство отдаленных краев. Одному вздумается испровергнуть веру, другой захочет потрясти столбы законов, третий передать свои грёзы, четвертый порочные ощущения сердца и — все это читается и поглощается: читается слабыми умами, поглощается страстными сердцами»... [205]
205
„Сионский Вестник" 1818
— Всякий ли желудок, — спрашивает Лабзин, — в состоянии переварить все, что человек съест? Всякий ли рассудок в состоянии порядочно рассудить все, что человек прочтет? A между тем литераторы, как исправные повара, приправляют свое стряпье модным снадобьем, чтобы лучше расщекотать вкус своих читателей. Но какие же меры употребить противу вредных или опасных книг, чтобы люди не заражались? Приведем здесь пословицу: клин клином выбивать должно. Когда есть книги или соблазнительные или развратные, пусть будут книги поучительные и нравоучительные; когда есть противохристианские, пусть выходят и христианские, а свобода воли человеческой, которую и Бог не утесняет, пусть избирает себе любое, и не станем осуждать того, кто выберет не наше; не станем сердиться, если кто осудит наше! [206] .
206
„Сионский Вестник" 1818 г., кн. II, февраль, стр. 219.
Под влиянием таких мыслей Лабзин задумал издавать «христианский журнал», какого ни на каком языке еще тогда не было.
— Если позволяется писать против религии, — говорил он, то тем больше нельзя запретить писать за религию.
Сознание в необходимости такого издания укрепилось еще более, когда переводчику Рейналя — известного вольнодумца — выдана была субсидия и книга издана на казенный счет [207] . Предпринимая издание, Лабзин и Тимковский согласились: первый писать против неверия и разврата, а второй, по своему положению цензора — помогать ему всеми силами. He скрывая от себя, что предприятие это может навлечь много хлопот, они рассчитывали «на благость правительства и свободу, которую дарует оно умам и сердцам». Им казалось, что «опасение, в другое время основательное, ныне будет уже излишнее; что всякому дозволено приносить пользу своим соотчичам, чем кто может; что в христианской нации христианину о христианстве рассуждать и говорить можно, и разве против оного, а не в пользу оного писать возбранено быть может» [208] . Но если бы предположения их оказались ошибочными и они встретили бы затруднения, то все-таки решились преодолевать их до времени, лишь бы только иметь возможность следить за всеми сочинениями, направленными против религии, и писать в защиту ее.
207
Письмо А.Ф.Лабзина H.Н.Новосильцову без года и числа.
208
Записка Лабзина, посланная в канцелярию H.Н.Новосильцова для отправления, куда следует, в марте 1806 года.
Прежде всего подобное издание должно было стать в полную зависимость от духовенства, которое, не принимая никакого литературного участия в обсуждении вопросов религии, могло сильно тормозить дело.
В указе Сенату 9-го февраля 1802 года было сказано: «Что принадлежит до книг церковных и вообще к вере относящихся в издании их поступать на точном основании указа 27-го июля 1787 года, коим запрещается в частных типографиях печатать церковные или к священному писанию, вере, либо толкованию закона и святости относящиеся книги. Таковые должны быть печатаны в Синодской или иных типографиях, под ведомством Синода состоящих, или же от комиссии народных училищ с Высочайшего дозволения изданы и впредь издаваемы будут» [209] .
209
Полное Собрание законов, т. XXVII, № 20139.
На этом основании в цензурном уставе 9-го июля 1804 года была включена 8-я статья, по которой «все сочинения до веры относящиеся и подлежащие печатанию в духовных типографиях должны быть рассматриваемы духовной цензурой, находящейся под ведением Св.Синода и епархиальных архиереев».
Указ 1787 года и учреждение для духовных книг особой специальной цензуры в Московском Донском монастыре служили огромным препятствием для их издания и распространения. Присылка рукописей из всей России в Москву и печатание их в одних синодальных типографиях, естественно, были большими затруднениями для издателей. Были примеры, что книги не выпускались потому, что в них находились идеи противные философии Вольфа или богословию Буддея, которые тогда преподавались во всех наших духовных училищах. Нередко случалось, что весьма хорошие религиозно-нравственные сочинения не пропускались цензурой потому, что были написаны или переведены светскими лицами, тогда как духовенство, само не писавшее ничего, находило, что только оно одно и может издавать духовные книги.