Наши знакомые
Шрифт:
Худой отстал, плюнул вслед Евсей Евсеичу и заплакал, но тотчас же опять побежал за ним…
Антонине стало стыдно.
Она отвернулась.
Получившие работу чувствовали себя почему-то неловко.
Антонина познакомилась тут со многими женщинами и не раз думала о том, что если она получит работу раньше их, то это будет, пожалуй, даже несправедливо: ведь у нее есть пенсия, а у них совсем ничего нет.
Но время шло, а работы она не получала, и с каждым днем ей все меньше и меньше верилось, что когда-нибудь
— Не везет вам, гражданочка, — говорили ей.
— Да, не везет, — грустно соглашалась она, — но у меня ведь и специальности нет…
За все время ее только один раз вызвали к окошку, но и то по ошибке — вместо какой-то Старостиной, упаковщицы.
— Значит, не меня? — робко спросила Антонина.
— Говорю, не вас! — грубо закричал служащий. — Отойдите от окна!
— А вы не повышайте тон, — дрожащим голосом сказала Антонина, — не имеете права…
Служащий высунулся из окошка, насколько мог, и закричал в лицо Антонине, что он ей сейчас покажет такое право, которого она и в жизни не видела…
— Какое же это право? — вдруг спросил сзади Антонины чей-то спокойный и очень холодный голос. — Какое это вы право собрались показать, гражданин?
— А вам что? — огрызнулся служащий.
Антонина оглянулась.
Сзади нее стоял невысокий человек с упрямым и бледным лицом, со спокойно-злыми глазами и с потухшей трубкой в зубах. «Пожилой какой!» — почему-то подумала Старосельская.
— Откройте дверь, — сказал человек с трубкой, — я старший инспектор Рабкрина.
Служащий с независимым видом пошевелил, усами, втянул голову обратно в окошко и распахнул дверь в свою будку.
— И вы пройдите, гражданка, — сказал инспектор Антонине, — потолкуем… Пройдите же, — настойчиво предложил он, заметив, что Антонина колеблется, — бояться нечего.
Со служащим инспектор не разговаривал.
Он разыскал заведующего отделом — простоватого малого в кургузом пиджаке, назвался: «Моя фамилия Альтус», предложил сесть Антонине, сел сам и, пососав свою потухшую трубку, сказал, что он здесь вторые сутки и столько насмотрелся всякой пакости и безобразий, что ума не приложит — нарочно так плохо работает этот отдел или нечаянно.
— Все плохо работают, — с подкупающей искренностью заявил простоватый малый, — нагрузка страшенная!
— Ой ли?
— А ей-богу, — сказал заведующий, — работаем, работаем — и все не легче.
— Не легче?
— Нет…
— Расскажите, как тут у него служащие разговаривают, — обратился Альтус к Антонине, — пусть послушает…
Покраснев и запинаясь от смущения, Антонина сказала, что ничего особенного не было — просто служащий накричал на нее из окошка и, кажется, выругался.
— «Кажется», — передразнил Альтус, — эх, вы… А теперь ждите, без вас разберемся.
— Спасибо! — тихо поблагодарила она.
— А
— Как за что? — даже растерялась она. — Вы же…
— «Вы же», «вы же», — усмехнулся Альтус. — Ничего не я же! Очень много у нас божьих коровок развелось. В государстве трудящихся никому не дано право пренебрежительно или даже недостаточно вежливо разговаривать с человеком, желающим работать. Понятно вам?
Антонина кивнула.
— То-то! А вы — «спасибо».
Она молча поглядела на него, улыбнулась своей милой, смущенной улыбкой и, позабыв затрепанный томик рассказов Джека Лондона, пошла к двери.
— Книжку возьмите, — посоветовал он? — ваша ведь?
— Моя.
Он прочитал заглавие и протянул книгу Антонине.
— Хороший писатель, — сказал Альтус, — Мне нравится, когда описывают сильных людей. Я всякую размазню, нюней разных не терплю…
«Это он про меня, — вдруг испугалась Антонина. — Это я нюня!»
На какую-то секунду глаза их встретились. Альтус протянул ей руку и сказал:
— Если где столкнетесь с безобразиями, с бюрократизмом, с хамством, — обращайтесь к нам в Рабкрин.
— Хорошо! — радостно согласилась она.
— А что такое Рабкрин — вам известно?
— В общем, конечно! — покраснев, солгала Антонина и пошла к двери. — До свиданья…
— «В общем», — передразнил он. — Плохо, что «в общем»! — И глаза у него стали опять спокойно-злыми и неприязненными, как тогда, когда он разговаривал со служащим.
6. Знакомый артист
Она не сразу поняла, что слова этого высокого кареглазого человека относятся к ней, а когда поняла, то по школьной привычке встала со скамьи.
На нем была длинная, почти до пят шуба с большим красивым коричневым воротником. Руки он держал в рукавах, как в муфте, гладко выбритые щеки отливали синевой, тонкий рот улыбался…
Она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, когда он заговорил во второй раз. Это был знаменитый артист, которого она видела на сцене в прошлом году. Да, да, этот подбородок, эти насмешливые и пристальные глаза, это длинное белое лицо, этот тягучий голос, эта сутуловатая спина…
Не торопясь, он расстегнул шубу, снял меховую шапку и вытер клетчатым шелковым платком высокий белый лоб.
Оказалось, что ему нужно знать, как все тут происходит, для какой-то роли, которую он будет играть…
— Да вы сядьте, — сказал он ей своим низким голосом, — и я сяду, поговорим…
Задыхаясь от волнения, она рассказала ему все, что ей было известно о бирже труда, о том, что тут происходит, как тут грустно, сколько тут горя…
— Да, да, — подтвердил он, — разве кто-нибудь из нас думал… новая экономическая политика… конечно, это умно, но очень, очень тяжело…