Наши знакомые
Шрифт:
Теперь левая половина лица выглядела почти хорошо.
Антонина села к зеркалу боком и скосила глаза так, чтобы видеть только расчесанные волосы и ту щеку, которую она меньше отлежала на подушке.
— Ну и что, — шептала она, — и ничего… напудриться, напудриться. Ах, почему у меня нет такой телесной пудры, такой желтовато-розовато-кремовой?..
Со злобой она заглянула в коробочку: там была белая дешевая пудра.
— Комками, — шептала Антонина, — всегда комками…
Но все-таки она напудрилась, отыскала
Потом она долго рассматривала в зеркале свои длинные изогнутые ресницы и кончиками пальцев старалась соединить по нескольку ресничек так, чтобы они бросали темные, таинственные тени, как у тех восковых женщин, которые выставлены в витринах парикмахерских… Но на это у нее не хватило терпения.
«А что, — задорно подумала она, глядясь в зеркало, — разве не хорошенькая?!»
— «Губы твои алые, гибкий стан, — тоненьким голосом запела она, — я влюблен безумно, как болван…»
Но тотчас же смолкла, испугавшись, что Пюльканем услышит и нехорошо о ней подумает.
До поздней ночи она возилась в своей чисто прибранной кафельной кухне: мерила платья, пришивала к ним какие-то цветные шемизетки, большие и маленькие бантики, воротнички и рукавчики, которые тут же выкраивала из вороха лоскутков, мерила вставки, пришивая старые, еще мамины, пожелтевшие от времени кружева…
Работая, она то и дело поправляла пальцами необыкновенную свою прическу, трогала холодные серьги и частенько подходила к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Прилаживая к черному шерстяному платью желтую пушистую синельку, Антонина подумала о том, что совсем не знает, какое у нее лицо, когда она разговаривает, и, сложив свои красивые губы сердечком, сказала «мерси», но решила, что этак нехорошо, и сказала еще раз «мерси» — только другим, более простым голосом.
«Ну вот так, пожалуй, и буду, — удовлетворенно решила она, — разве проще, и не „мерси“, а „спасибо“. Подумаешь, француженка выискалась! „Спасибо“ значит „спаси бог“», — вспомнила она объяснение преподавателя и сейчас же забыла об этом, произнося перед запотевшим от ее дыхания зеркалом длинную, бессмысленную фразу:
— Мне все очень нравится нет отказываюсь благодарю вас кинжал вонзился ее глаза блестели как брильянты Валя Чапурная моя подруга синелька не идет и я подстригусь.
При этом Антонина вовсе не думала о тех словах, которые она произносила, — она следила за своим лицом и за движениями губ.
Засыпая, она представляла себе его — как он стоит перед ней в длинной красивой шубе и курит толстую папиросу.
7. А работы все нет
На лестнице она встретила Скворцова. Он был в штатском — в меховой, особого, невиданного фасона куртке, в мягкой шляпе, в красивых остроносых туфлях «джимми», в серых замшевых перчатках. Он нес большой
— Здравствуйте, Тоненькая!
— Почему это — Тоненькая?
— Похудели на лицо сильно. С работенкой не налаживается?
Она промолчала. Ей не хотелось, чтобы он выражал ей свое сочувствие. Но он сразу же забыл, о чем спрашивал, и, поставив чемодан на ступеньку лестницы, стал рассказывать, что только нынче утром пришел из загранплавания.
— Потеха была с таможенничками, — говорил он, надменно и неприятно улыбаясь, — погоняли мы их, чертей. Пробный флакончик душков заграничных нарочно разбили — вот они и давай шуровать. Смешно, честное слово…
— А за границей интересно было? — спросила Антонина.
— Нормальненько. Конечно, вы бы там совершенно глазенки вытаращили, а мы — народишко привычный. Приоделся, конечно, кое-как, — добавил он и небрежно расстегнул куртку. — Вот костюмчик купил расхожий в городишечке в одном. Бостончик.
— Почему же расхожий? — возразила Антонина. — Это выходной костюм, очень хороший.
— Каждому свое. Для кого парад, для кого — будни.
Его наглые светлые глаза с пристальным любопытством бегали по лицу Антонины.
— Развлекаешься?! — спросил он вдруг, перейдя на «ты».
— Это как же? — почему-то робко осведомилась Антонина. Ее смущали и обижали наглые глаза и небрежный тон Скворцова.
— А так же. В отношении танго и всякого прочего. На вечеринки захаживаешь?
— Нет.
— Почему ж так?
— А куда ходить?
— Ну, мало ли, — усмехаясь, ответил он, — куда пойти найдется. Вы девица ничего себе, можно сказать красивая, — как же вам некуда ходить…
— А вот некуда, — сухо промолвила Антонина.
— Найдем место! — опять усмехнувшись и точно упирая на какой-то особый, только ему известный, смысл своих слов, сказал моряк. — За местом дело не станет… Я вот к тебе зайду на днях, поговорим…
Он поднял свой чемодан, поправил шляпу и пошел вверх по лестнице.
«Попка и попка, — зло подумала Антонина, — вещи купил дорогие, а вырядился, словно попка».
Нехорошо было у нее на душе. Разговор со Скворцовым словно прилип, хоть отмывайся. И день ждал — неприятный, унылый, тоскливый.
Опять искать работу.
Первый магазин, в который она вошла, был колбасный «Гауф и К°».
Сам Гауф в белом фартуке и в кожаных манжетах стоял за прилавком. Он был худощав, мал ростом и ленив в движениях. Его печальные глаза смотрели тускло и, пожалуй, тупо. Перед ним на прилавке исходил паром стакан с крепким, почти черным чаем.
— Здравствуйте, — сказала Антонина.
Гауф кивнул головой.
— Может быть; у вас есть какая-нибудь работа?
— Нет, — вяло ответил Гауф.