Наследие Арконы
Шрифт:
– Что же ты предлагаешь, чернокнижник?
– Пусть мои грешники, коим Вашей Праведностью было позволено искупать свои грехи в войне с такими же язычниками, вместе с честными воинами высадятся завтра близ капища. Они почтут за честь погибнуть, стирая с лица земли оплот дьявольского культа, и будут сражаться, как сами ангелы в дни Апокалипсиса. Я пойду с ними, и ручаюсь Вашему Преосвященству, что ни один из жрецов их богопротивной веры не спасется!
Последние слова были сказаны с удивившей епископа горячностью, обычно колдуну не свойственной. Однако Абсалона более волновала не столько судьба языческих жрецов – никуда они не денутся, не в капище, так на пристани их изрубят на куски – сколько золотое одеяние самих идолов.
– Ага! Так ты что же это, рассчитываешь
Колдун благоговейно замахал руками.
– Ваша Праведность! Как можно! Я только хотел сказать, что лишившись гадких изображений, язычники падут духом, и легко сдадутся на милость победителей, открыв последним все сокровища, нажитые своим разбойным промыслом. Сам Господь велел конфисковать их в пользу Святой Церкви.
– Ну, не тебе, гаду в облике человечьем, судить о Божьих повелениях, хотя доля истины в твоих словах, безусловно, есть. Так уж и быть, я передам эту просьбу его величеству. Думаю, наш король выслушает здравое предложение, и возьмет на корабли твоих псов. Надеюсь, правда, все они сдохнут, разрушая капище. Но смотри, если узнаю, что хотя бы крупинка драгоценностей попала в твои грязные руки-не пощажу! Сдохнешь смертью тяжкой, чтобы адские муки не казались тебе потом слишком непривычными. Ступай!
Не вставая с колен и непрерывно кланяясь, колдун задом наперед дополз до выхода и исчез.
Абсалон горестно склонился пред распятием.
Много раз он уже давал себе слово, что как только закончится очередной поход против упорствующих в ереси, кинуть Флорентийца в руки палачей. Но тут как раз поднимали головы завистники и соперники, всплывали забытые было интриги, и помощь колдуна снова становилась необходимой. Распустить порочащий слух, приготовить отраву, действующую подобно болезни, предсказать будущее по звездам, а прошлое по внешнему облику, послать дурной сон – никто не мог сделать это лучше, чем он. Услужливый и почтительный, Флорентиец довольствовался малым, держась в тени даже в тех редких случаях, когда вполне безопасно мог бы и показаться на глаза королю, сделавшись, например, придворным астрологом. Впрочем, этого ему не позволил бы уже сам епископ, который в свое время спас колдуна от обвинения в чернокнижии, грозившем скорой расправой. У епископа тогда не было выхода, ибо заболел он постыдной мужской болезнью, мучительной как самой по себе, так и страхом позорного разоблачения. Кто бы мог подумать, что та молодая смазливая монашка, безропотно отдавшаяся святому наставнику, на проверку оказалась обыкновенной шлюхой.
Колдун, сведущий в лекарстве, оставался его последней надеждой.
Надежда оправдалась, Флорентиец вылечил молодого епископа. Тот едва не отправил чернокнижника обратно в темницу, но колдун уже успел показать свои таланты и в других областях, искусно подставив под папскую опалу мешавшего епископу кардинала. И Абсалон смалодушничал, оставив нечестивца при себе. А тот как бы в благодарность все больше и больше старался для епископа, внешне совсем не зазнаваясь при этом и чтя епископское высокомерие. Один раз, правда, епископ чуть сам не убил его – когда колдун осмелился попросить за упрямого кузнеца-дана, не желавшего отказываться от поклонения Одину, и буквально разорвавшего на части нескольких латников, посланных научить его уму – разуму.
С большими потерями кузнец был взят живым и приговорен к четвертованию тупым топором, но колдун упросил-таки Абсалона отдать мастера ему, убедив в том, что сделает из него навсегда послушного и преданного раба, способного выполнить любое приказание, и тут же забыть об этом. А чтобы не смущать ревнителей строгого правосудия, чернокнижник предложил одеть на кузнеца вечную маску, под которой его звериная морда никому не будет мозолить глаза, напоминая о необоснованном «помиловании».
Скрепя сердце, епископ согласился, тем более, что потребность в таком слуге была у него всегда.
Все произошло так, как и описывал колдун. Под влиянием неведомых чар дикий и упрямый варвар превратился в идеального исполнителя щекотливых поручений. Подчинялся он только
За кузнецом последовали другие. Волосатый лесной человек, долгое время нападавший на обозы, сарацин, захваченный далеко на юге, три раза убегавший из наглухо запертых охраняемых темниц, и мастерски владевший сарбаканом, пират-рыба, резавший экипажи торговых судов, забираясь на них из воды… Получился отряд из отчаянных головорезов. Как и самый первый – датский кузнец, все они носили одинаковые маски, никогда на людях не снимая их. Несмотря на малочисленность, этот отряд стоил иногда целой армии, что и доказывал, случалось, карая неугодных епископу вассалов… а то и сюзеренов. Никакая дружина не могла защитить зазнавшихся дворян от демоноподобных бойцов с металлическими лицами, открывавших любые запоры и проходящих, не без помощи Флорентийца, сквозь любые стены…
Епископу хотелось спать, но он вновь взялся за молитвенник. Больше страха пострадать как-нибудь от Рима за свои художества с колдуном (в крайнем случае, могли отлучить от Церкви) его грыз страх погубить свою душу. Любой грех можно замолить, раскаявшись, но нет прощения упорствующим в грехе. И перед тем, как приняться за латынь, епископ пообещал почти неслышно Христу, висящему на кресте:
– Как очистим Рюген от язычников, отдам колдуна со всеми его страшилищами королевским палачам.
Затем, слегка успокоившись, Абсалон засветил еще одну свечу, открыв заложенную страницу, он продолжил моления.
И долго не смолкал в полутьме палатки этот шепоток, ибо чудилось епископу, что за спиной его стоит Сатана.
– Сгинь, нечистый! Воистину, ночь – дьявольское время!
* * *
… Быстро поднявшись с колен, едва епископ отвернулся, колдун оставил его палатку.
Этот чернокнижник давно уже приучил себя легко переносить необходимое унижение, но удовольствия от этого получать все равно не научился. Да и не хотел учиться. Тот, кто гнушается полизать вовремя чужую задницу, закрывает для себя множество путей наверх, но кто любит это занятие – закрывает все. Ну, да ничего, дайте срок, и он припомнит этим чванливым зазнайкам, начиная с самовлюбленного Абсалона, все их издевательства!
Но тут чернокнижник погрешил против истины. Абсалон, епископ из Роскилле, получил блестящее богословское образование и знал, что честолюбие – один из смертных грехов. Наверное, его религиозный романтизм был лишь маской, ибо всю жизнь этот епископ провел в кровопролитных войнах, предпочитая, чтобы ветер раздувал парус над головой, а не сутану. Приблизив к себе клирика Саксона [47] , Абсалон, конечно, побеспокоился о посмертной славе, но гораздо более весомым делом сего мужа можно считать основание Копенгагена.
[47] САКСОН ГРАММАТИК – (1140-1208?) знаменитый датский автор хроник, сперва дружинник, затем клирик, приближенный к Абсалону. Автор 16 книг «Деяния датчан», оставил подробное описание введения христианства в южной Прибалтике, подчас весьма субъективное, т.е. прославляющее данов.
Колдун же никаким флорентийцем не был, – одно прозвище, приставшее к нему случайно, – а был он просто неудачником, и знал это. Ему не везло никогда и ни в чем. Там, где другие получали желаемое сразу и даром, он вынужден был выкладываться весь, чтобы добиться хотя бы малого. Церковная карьера не удалась из-за собственного нетерпения, а ведь был бы сейчас уже кардиналом. О военной службе хилый незаконнорожденный сын бедного священника не мог и мечтать. Отец, наверное, и согрешил-то в своей жизни только раз с той милой, хорошенькой прихожанкой, которая через восемь месяцев разрешилась от мучительного бремени. Сознавая вину, священник устроил молодую мать прачкой при аббатстве, где она благополучно скончалась спустя семь лет.