Наследие
Шрифт:
Я с трудом представлял, как буду искать их могилы. Помню, говорили, что похоронили почти на границе с лесом, но за двадцать лет кладбище прилично разрослось, да и в сгущающейся темноте надписей на надгробиях не разобрать. Пришлось включить фонарик в телефоне и довольно долго плутать среди памятников.
Когда я уже готов был сдаться и повернуть к дому, фонарик осветил родное, любимое с детства лицо. Данилова Людмила Константиновна. 1957-2003. На фотографии она была такой, какой я ее помнил: черные волосы, цвета вороного крыла, ни одного седого; точеные скулы, густые темные брови правильной формы и яркие глаза цвета ясного, чистого неба. С портрета мама смотрела
Я вдруг так пронзительно ощутил свое одиночество! Оно сдавило мне горло колючей лапой, не давая слезам покатиться из глаз. Лишь только ком в горле разрастался и, казалось, обжигал изнутри. Я не мог плакать тогда, не могу и сейчас. Появилось ощущение, будто меня обездвижили, и все, на что я способен – это только чувствовать боль каждой клеточкой своего тела, не в силах сделать ничего для того, чтобы от нее избавиться, даже закричать. Двадцать лет я выстраивал свою жизнь, пытаясь обрести если не счастье, то хотя бы спокойствие. Но стоило вернуться сюда, как все, что с таким трудом создавалось, рассыпалось. Медленно опускаюсь на колени, с равнодушием осознавая, что, если бы сейчас из леса вышла голодная стая волков, я был бы ей рад.
***
В доме горит свет. Толкаю входную дверь, она со скрипом поддается. Вхожу в темную прихожую и останавливаюсь.
«Алексий, – низкий голос раздается в глубине дома, – а мы тебя уже и не ждали. Ну что же ты там стоишь, как неродной? – Мне даже не нужно видеть лицо брата: всем своим существом чувствую, как оно исказилось при этих словах: «как неродной». – Проходи, ты как раз успел к трапезе».
Медленно снимаю верхнюю одежду и двигаюсь на звук его голоса, в столовую. Братья сидят за накрытым к ужину столом.
«Алексей». – Произношу я, останавливаясь в дверном проеме. Наши взгляды со старшим братом пересекаются, его глаза впиваются в мои, в них отражаются презрение и злоба.
Не опуская взор, я произношу: «Добрый вечер, Илья».
Затем кивком головы приветствую среднего брата: «Михаил».
«Илия». – Голос старшего понизился до глухого рыка.
Обстановка накаляется, я каждой порой чувствую всю мощь ненависти Ильи ко мне. Михаил же невозмутим, как и всегда, лишь переводит насмешливый взгляд светло-карих глаз то на меня, то на Илью. Михаил всегда любил наблюдать. Воцарилась звенящая тишина. Я не знаю, чем могла бы завершиться эта ситуация, если бы в столовую не вошла молодая женщина с подносом.
«Моя жена Ксения». – Представил мне девушку Илья.
И, обращаясь уже к жене, добавил: «Можешь идти. Поешь позже».
Говорят, первый ребенок похож на отца. В случае с Ильей это абсолютная правда: из нас всех он больше всего походил на него, и не только внешне: характером, фанатичным отношением к религии, в выборе женщин. Жена Ильи была примерно моей ровесницей, значит, разница в возрасте у них довольно приличная – лет десять точно. У отца с мамой разница была в 32 года. Что ж, брату есть, куда стремиться.
Михаил вышел из-за стола и принялся расставлять перед нами пиалы с дымящимся супом. Когда все
После чего он повернул голову в мою сторону: «Не прочтешь молитву, Алексий?»
Смотрю на брата в упор и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, отвечаю: «Спасибо за доверие, Илья, но за двадцать лет я, боюсь, позабыл слова».
Зрачки глаз брата сузились, верхняя губа чуть приподнялась. В этот раз ситуацию спас Михаил, с неизменной усмешкой уверив нас, что возможность прочитать молитву почтет за честь.
Не успел Илья поднести ложку ко рту, как та полетела на пол.
«Ксения!» – Заорал он.
Женщина вбежала в столовую.
«Я сколько раз могу тебе повторять, что еду нужно остудить перед подачей, заранее разложив или разлив по тарелкам!»
«Но я так и сделала…» – Ксения хотела продолжить, но пиала с супом уже запущена в нее, а мой старший брат угрожающе направляется к жене.
«Сколько раз мне тебе повторять, что еда должна быть горячей?! Я, что, по-твоему, свинья в хлеву?! Или я не заслуживаю горячей пищи, после того, как прогорбатился на всех вас целый день?!»
Тарелка со звоном разбивается о стену. Мама, зная нрав мужа, поспешно выводит нас из-за стола. Он перехватывает ее тонкую, маленькую руку и с силой сжимает запястье, причиняя боль…
Мой язык срабатывает быстрее мозга: «Сожрал бы и так, не поперхнулся бы».
Сначала Илья замирает, потом медленно поворачивает голову в мою сторону, смотрит, будто видит впервые, но губы уже расползаются в оскале. О да, он этого ждал. Брат ринулся на меня, раскидывая попадающуюся на пути мебель. Я молниеносно вскакиваю со стула. Натренированное за пятнадцать лет тело само уворачивается от летящего в лицо кулака; в это же время ладонь наносит удар-шлепок в пах. Илья сгибается пополам и сразу же получает коленом в лицо, следом – еще два быстрых, но сильных джеба, а тоби-маваши-гери отправляет его на пол.
Брат смотрит на меня снизу-вверх и хрипит, сплевывая кровь: «Наконец мужика в себе отыскал? Сейчас мы посмотрим, кто из нас мужик!»
«Братья, братья, – раздается голос Михаила, – побойтесь Бога, ну не при отце же!»
Михаил быстро приближается к Илье и шепчет тому что-то на ухо, помогая подняться. Ксения неотрывно и изумленно разглядывает меня. Я ловлю ее взгляд и теперь могу рассмотреть, насколько красива эта женщина. Мои глаза не отпускают ее, а по телу проходят горячие волны. Михаил провожает нашего брата до выхода из столовой, Ксения выходит вслед за мужем. На пороге она оглядывается, и, осознав, что я все еще смотрю на нее, поспешно и смущенно отворачивается.
Глаза неотрывно наблюдают, как удаляется ее точеная фигурка. И только после того, как силуэт женщины скрылся в темноте прихожей, до меня доходит: «Миша, а что ты имел в виду, говоря «не при отце»?»
Брат посмотрел на меня, как на несмышленое дитя: «Ну как же? Наш отец у себя в комнате, готовится к упокоению».
Только сейчас я замечаю, что в столовой нет зеркал. Ноги сразу становятся ватными. Я не знаю, зачем, но я направляюсь в его комнату. Мебели в ней нет, как и света, повсюду – зажженные толстые церковные свечи, а посреди стоит черный, лакированный, открытый гроб. Он лежит в нем со скрещенными на груди руками.