Наследие

Сорокин Владимир Георгиевич

– Товарищ комотр, там пушек всего три.

– А это три наших залпа. – Зульд ус свой подкрутил.

– Успеете?

– Постараемся.

– Уж ты постарайся, Зульд, а то заебём.

– Сделаем всё, товарищ комотр.

– Если делать налёт – то ночью в пятницу, товарищ комотр, – лобастый Буров советует. – В самый праздник.

– А я бы сделал на ночь пораньше, – опытный Щербина заговорил. – Завтра.

– Какие соображения?

– На праздник по уставу китайцы должны дозоры расставить. А сутки перед – они будут к празднику готовиться, провиант возить. Руки солдатские нужны.

– Разумно! – комиссар бороду

свою теребил, распушая.

– Значит – завтра ночью? – комотр строптивую губу зажевал.

– Точно так! Не ошибёмся.

– Сколько времени на переход?

– Часа четыре.

– Какая погода?

– Ночью до минус семи.

– Не шибко холодно.

– Двинемся в ночь, подойдём, в распадке затаимся. На рассвете ударим.

– А перед выходом – молебен Георгию Победоносцу! И – с нами Бог, товарищи!

– С нами Бог!

В полночь в укрывище комиссар молебен провёл.

После молебна – командир слово держал:

– Налимовцы! Уёбанцы! Дети и товарищи мои! Отправляемся в бой, в новый поход! На Мухен! Давно хотели, правда?

– Пра-а-авда!!

– Давно чесалось в месте этом, а? А что такое для нас – Мухен? Зачем он нам? На кой ляд он нам сдался? Ежли покумекать умишком – ведь и другие объекты у героев УЁ имеются. Правда? Правда! Но это ежли – легкомысленно покумекать. А ежли покумекать глубоко, по-ленински, по-православному, то каждый из вас поймёт нутром своим, печёнкой, что такое Мухен. Стоял себе городок на речке Немте. Жили там русские, корейцы, украинцы. Мыли золото, копали молибден. И неплохо жили. Но пришли китайцы и захватили Мухен. И стал Мухен китайским. Был себе русский, а стал китайский! Дуойме джандань!^[19] А я спрошу вас: и какого хера? Почему православные мухенцы должны китайский сапог на своей шее терпеть? Почему Красный Дракон Николу Угодника попирает? Пришли, вломились, понимаешь, уселись на золото, на молибден! Хорошо это?

– Не-е-ет!!

– Справедливо это?

– Не-е-е-ет!!

– Можем мы, уёбанцы, это стерпеть?

– Не-е-ет!!

– Должны мы взять Мухен и заебать всех насмерть?

– Должны-ы-ы-ы!!

Командир одобрительно глазами вострыми своими партизан обвёл.

– А ежли должны, то – сделаем?

– Сдела-а-аем!!

Снова командир свой отряд обвёл глазами, словно каждого в себя беря.

– Выступаем, товарищи!

– Выступа-а-а-ем!!

– За справедливость!

– За справедли-и-ивость!!

– За православие!

– За правосла-а-авие!!

– За ленинизм!

– За ленини-и-изм!!

– Биться до крови!

– Би-и-иться д-о-о крови!!

– Ебать насмерть!

– Еба-а-ать насме-е-ерть!!

После пламенной речи командирской – двинулся отряд. На санях неспешно ехали-ползли, чтобы лошадей не притомить. Луна светила. Сделали три привала. К шести утра тёмного въехали в распад между сопками. До Мухена отсюда – полторы версты.

Затаились.

Как рассвело, танковая шестёрка вперёд выдвинулась, в подлеске хвойном развернулась, встала. Танкисты стали башню к залпу готовить. Ожил белый ствол танка, к первой цели потянулся: пушка в здание ксингжень устремила дуло своё. А за стволом и все глаза партизанские потянулись, к стали холодной прилипнув.

От дула пушки белой, от снаряда синего, от Шухи-наводчика

всё теперь зависит.

Замерли сердца партизанские.

Зульд в бинокль цель еврейскими глазами ест.

Открыл рот свой упрямый.

И изо рта:

– Огонь!!

Прыгун спуск нажал.

Харгааах!!!

Точно!

Разнесло пушку на ксингжень. Моняй с Панитком зарядили моментально – опытные парни. И тут же Шуха вправо ствол повёл, навёл. Цель: пушка на казарме.

– Огонь!!

Харгааах!!!

Разнесло.

Зарядили. И – ствол налево. Цель: пушка на машинном заводе.

– Огонь!!

Харгаах!!

Точно!

Сделано дело великое!

Командир довольный – маузер из кобуры:

– Вперёд, товарищи! Заебём гадов!

Но не успела рука командира в небо утреннее дуло воткнуть, как – с правой и с левой сопок – пулемёты ударили! По отряду в распадке:

– До-до-до-до-до-до!

Оторопь!

Свистят пули крупного калибра. Впиваются: в снег. В тела.

Отряд – аххххххх!

Отряд – в снег.

Отряд – винтовки-автоматы к бою.

– Ложись!!! – крик командира запоздалый.

А с сопок, под пулемётным веером – лава конных. На железных лошадях. Шашки в руках сверкают. Снег – волной дыбится.

– Нас кто-то предал! – вскрик партизана Некрасова.

И – рубка в снегу копошащихся, отстреливающихся.

Шашка в ближнем бою – зверь лютый. Пуля против неё – хромой скороход…

Партизанский отряд “Забайкальские ёбари”, из засады на УЁ навалившийся, был сколочен капитаном-подводником Семёном Хваном сразу после окончания Трёхлетней войны из дезертиров да уголовников. В отряде ЗАЁ – сто сорок два шашки-штыка. Хван – невысок, кряжист, круглолиц и злобен всегда почти. На злобе его и дисциплине драконовской отряд держится. Уж год как Хван зуб точил на уёбанцев налимовских, а тут перебежчик из УЁ, Витька Корень, комиссаром в самое нутро обиженный за газа перерасход, рассказал про дислокацию да и про давнюю уёбанскую идею – на Мухен напасть. Штурмовать пещеру УЁ в лоб – рискованно. Вот и замыслил Хван коварство: выждать, когда налимовцы на Мухен пойдут, да и подловить их в распадке. Всё рассчитали в штабе ЗАЁ точно. Повесили в распадке пауков. И не ошиблись.

И четверти часа не понадобилось заёбанцам, чтобы в пух уёбанцев разнести.

Из ста двадцати девяти – пятьдесят четыре убитых, тридцать шесть раненых, остальные – пленные. Поставили шеренгой бессильной. Сосчитал их хвановский ординарец, якут Саян:

– Тридцать девять, господин капитан!

– И ещё парочка! – Хван на коне серого металлопласта, в дублёнке чёрной, в шапке волчьей, с мечом японским, с плетью электрической.

Палец его в перчатке замшевой в комотра и комиссара упёрся:

– Становись!

Встали Налимов с Оглоблиным к своим.

– Ну как, комотр? – узкие глаза Хвана Налимова кольнули.

Молчит Налимов. Лицо его желвакастое, с бородкой редкой – сурово-спокойно.

Зато комиссар Оглоблин потрясён. Ряха его широкая, полная – опрокинута. Да и борода православная всклокочена. И видать по всему, что вера не помогает комиссару.

– Чего молчишь?

Молчит комотряда. Стоны раненых, трупы товарищей под солнцем февральским, холодноравнодушным.