Наследие
Шрифт:
Меж тем погода испортилась: солнце, утром на небе февральском сияющее, за тучами скрылось. Ветер задул, мокрый и крупный снег принёс. Трое прошли по льду, но потом предложил инвалид:
– Надобно к железной дороге идти. Там есть пути. А тут кругом – мес, лес, деревья да зверья-поверья…
Сошли со льда и двинулись по снегу. И различили в снегу следы Геры и Жеки.
– Двое драчунов к дороге пошли! Пойдёмте за ними, пока нас не нашли! – инвалид предложил.
– Ад ноупле точно, – Оле кивнул.
Двинулись по следам.
В снегу инвалиду стало тяжело тело своё на руках перетаскивать. Аля и Оле стали
Гера услышал крик Жеки уже в лесу, когда от реки отошёл пару вёрст. Остановился он, обернулся.
– Погоди! – хрипло Жека прокричал.
Гера подождал. Жека брёл, за локоть разбитый держась. Из-под шапки лицо расквашенное глядело, с глазом заплывшим. Гера сигареты достал, закурил.
– Погоди. – Жека дошёл, запыхавшись.
– Ну? – Гера холодно на него глянул.
Жека тяжело дышал молча. Пожевал разбитым ртом, сплюнул кровью на снег.
– Дай закурить.
Гера протянул ему пачку полупустую. Тот вытащил сигарету, сунул в губы распухшие:
– Огня нет у меня.
Гера зажигалку протянул. Закурил Жека. И сразу по привычке дым в рукав ватника выпустил. Гера курил молча, на Жеку не глядя.
– Давай это… в натуре… – Жека пробормотал.
– Чего?
– Ну, без обид.
Гера хмыкнул. Помолчали.
Снег, начавший падать с неба низкого, серого, густился.
– Ты к железке?
– А куда ещё?
– По их следу вчерашнему?
– Позавчерашнему.
Жека на небо глазом своим здоровым глянул:
– Валит. А коль следы завалит?
– Не завалит. Вон колеи какие.
Жека глянул под ноги:
– Ну да…
Сплюнул кровью на санный след:
– Да, бля…
Они курили молча. Жека рассмеялся устало:
– Бля… это… пиздец!
Молчал Гера, дым пуская.
– В общем, ты это, братан…
– Чего?
– Ну… благодарю.
– За что?
– За то, что меня отпиздил.
Гера смотрел, с сигаретой в зубах.
– Если б не отпиздил, не шли бы мы с тобой здесь.
Гера потянул разбитым носом. И промолчал.
– Так что… вот.
Жека руку Гере протянул. Помедлив, Гера свою протянул. Они рукопожатием обменялись.
И пошли дальше по санному следу, снегом мокрым засыпаемому.
Оле, Аля и инвалид медленно двигались по следам Геры и Жеки. Снег усилился.
Вошли в лес и остановились передохнуть.
– Мне бы эти… мрыжи… лыжи какие-нибудь, – инвалид тяжело дышащий пробормотал. – Тяжко снег месить. Это как свечи чёрныя гасить.
Оле огляделся, хромая, в лес пошёл. Аля стояла с инвалидом, разглядывая его необычное, раскрасневшееся от движения лицо с багрово-фиолетовой опухолью.
– Вы в Хабарск идти?
– Дойдём до поездов, сяду на какой-нибудь.
В Хабаровск… нет. Там ничего нет. Ничего.
– А где дом ваше?
– Нету у меня дома. А ваш дом где?
– Сгорело.
– И куда вы двинетесь?
– Не знай. Может, Красноярск. А вы куд?
– Да могу в тот же Хызыл Чар, как и ты. Не смешил ещё… не решил ещё.
Он устало скривил губы мясистые, чтобы рассмеяться, но вдруг заморгал, задёргался лицом и замер.
Аля на него смотрела. Снег падал.
Через время некоторое Оле из леса выволок макушку высохшей берёзы.
– Ад ноупле на неё торфэ, как хрипонь санки корморош.
Инвалид,
Близнецы помогли ему залезть на сушняк, он в ветви вцепился. Оле и Аля схватились за ствол и поволокли инвалида по снегу. Он стал помогать им, отталкиваясь руками.
Пристрелив оставшуюся обслугу и забрав из укрывища побеждённых всё, что хотелось, заёбанцы сели на стальных лошадей своих и поехали от замёрзшей реки по своим следам, ведущим к Мухену.
Их походная песня наполнила редколесье, по которому двигались они.
Снег падал хлопьями крупными.
Пройдя мелколесье, в лес вошли. Когда песни походные пропеты были, запевала затянул частушки, и все подхватили:
Разнесу всю избу хуем
До последнего венца!
Ты не пой военных песен,
Не расстраивай отца!
Под горой лежит больной —
Сам стеклянный, хуй стальной.
Захотела ему дать,
Да не хочет он ебать!
Небо тёмно-серое нависло, снег гуще повалил. Но частушки петь не перестали – звучали они одна за другой в лесу хвойном между стволов тёмных.
Стало смеркаться.
Едущие попарно заёбанцы всё пели и пели частушки похабные, словно снегу и сумеркам наперекор. Когда сумерки февральские опустились на лес бесповоротно, в шею ехавшего в последней паре Артёма Браза впилась стрела со стальным наконечником. Не допев слово, он с коня свалился. Едущий рядом и успевший подремать в седле Ясык Хамаж повернулся сонно, глянуть на соседа, но такая же стрела пронзила его шею. Он повалился с лошади. И сразу же в освободившиеся сёдла лошадей железных вскочили ловкие Хррато и Плабюх. Леопардовые шкуры плотно обтягивали быстрые тела их. Из трпу заспинных выхватили они оружие – серпообразные стальные ножи, наточенные о камни речные. Острее бритвы кривые ножи Хррато и Плабюх. Со своих сёдел с ножами в руках прыгнули они на спины двух последних всадников. Два движения молниеносных – и полетели головы с плеч всадников. Удар, другой – и вывалились трупы безголовые из сёдел. А Хррато и Плабюх – дальше, к другой паре – прыг! И снова – молниеносная работа ножей – головы вниз катятся, трупы – из сёдел вон.
А отряд всё своё поёт:
Из-за леса, из-за гор
Показал мужик топор,
Но не просто показал —
Его к хую привязал!
Приглашаем мы людей —
Офицеров и блядей.
Бляди станут воевать,
Офицеров – нам ебать!
Песня, сумерки и снег густой – быстрым белым близнецам помощники. Мелькают руки их, леопардовой шерстью обтянутые, свистят ножи беспощадные. Летят головы с плеч заёбанских.