Наследницы
Шрифт:
— Ее звали Кристина Андреос, — продолжал Алекс, — но она добавила к этому еще Скотт, выбрав английскую фамилию в надежде, что она придаст ей респектабельности и дистанцирует от отца. Она нашла работу в кафе для рабочих, но еда была там хорошей, и она скоро научилась готовить паштеты и соусы и продолжала работать там, пока не подошел срок родов.
Она экономила каждый цент, живя в крошечной темной каморке в старом доме на узкой темной улочке. Спустя неделю после моего рождения она, взяв меня с собой, стала торговать цветами на Кампо дель Фиори по утрам и на углах богатых улиц, расположенных близ шикарных
Когда я подрос и меня можно было оставить на попечение соседки, мать опять вернулась работать в кафе по ночам, продолжая днем продавать цветы на улицах. Она работала по восемнадцать часов в сутки, шесть дней в неделю. Свободный день, воскресенье, она проводила со мной. Она учила меня латинскому и греческому, английскому и французскому, вселяя в меня уверенность, что я смогу стать тем, кем захочу. А между тем все в округе знали, что у нее нет мужа и что ее сын находится на еще более низком уровне, чем они сами. Они звали меня ублюдком.
Будучи ребенком, я часто приходил в ресторан, где работала моя мать, помогать ей на кухне. Когда мне исполнилось девять, я получил настоящую работу — чистить столы. Мне нравилось зарабатывать деньги; нравился звон монет в моем кармане. И я знал, что для меня деньги — единственный путь к свободе и независимости.
Я наблюдал за всем: за богатыми посетителями, за их прекрасными манерами, за их аккуратной едой. Я запоминал их одежду и как элегантно они ее носили. Я слушал, как они говорили, и, оставшись дома один, подражал им. Я наблюдал, как они вели себя с женщинами, относясь к ним как к чему-то драгоценному, а не крича на них грубо, как это делали мужчины в моем квартале. Я учился всему, что могло сделать меня лучше. Но никто не учил меня бизнесу. Он был моим инстинктом.
Греки всегда знали, как торговать, говорила мне мать, когда я стал взрослее и увлекся морем. Она одолжила денег у двоих постоянных посетителей: они ходили в кафе годами и хорошо ее знали. И я стал владельцем маленькой рыбацкой лодчонки.
С этого начался мой бизнес. Со старой ржавой лодки в маленькой рыбацкой деревушке недалеко от Рима; а сейчас мои суда бороздят мировые океаны и зарегистрированы в Панаме, Гибралтаре и Японии.
Через пару месяцев я продал старую лодчонку с выгодой для себя и купил новую, побольше. Я нанял двух человек рыбачить для меня, затем взял в аренду вторую лодку, которой правил сам, и таким образом почти вдвое увеличил свое состояние. Я занимался этим два года: продавал и покупал лодки, другие арендовал, пока у меня не образовался маленький рыбацкий флот, состоявший из дюжины лодок с тридцатью рыбаками, работающими на меня. Затем я все продал, а на вырученные деньги купил старое грузовое судно, на котором стал перевозить серу из Картахены в Испанию.
Мне никогда не забыть этого запаха серы, — сказал Алекс с горечью. — Запахом протухших яиц
На деньги, полученные от перевозки серы, я купил моей матери маленький ресторанчик на Пьяцца Навона с маленькой квартиркой наверху. Наконец у нее был свой дом, пусть маленький, но дом. Она была отличной поварихой, и вскоре ее ресторанчик «У Тины» стал самым посещаемым и очень преуспевающим.
Однако мне не нравилось, что мать так много работает, и на следующий год, имея три судна, перевозящие железную руду и сталь из Германии, я купил ей хорошенькую виллу в Тоскане, где бы она отдохнула подальше от удушливого римского зноя. Но мать не могла долго бездельничать. Она развела виноградники и стала изготавливать вина, которые поставляла в свой ресторан, быстро ставший популярным. Я вложил деньги в виноградники, насадив новые сорта, из которых делали новые вина, и нанял человека, чтобы он следил за производством. Дело было поставлено с размахом.
Алекс посмотрел на Ханичайл и улыбнулся.
— Моя мать любила свой маленький ресторанчик и всегда настаивала на его расширении. «У Тины» оставался маленьким, но дорогим, богатым и известным людям приходилось стоять в очереди, чтобы попасть в него. Сейчас моя мать на пенсии, — заключил Алекс. — Она живет то среди своих виноградников в Тоскане, то в квартире в Риме. Наконец у нее появилась возможность отдохнуть и стать уважаемой леди. Я всегда об этом мечтал… Итак, сейчас мы знаем все друг о друге, — сказал он, вставая.
Взяв Ханичайл за руку, он помог ей подняться и на какую-то долю секунды прижал к себе. Прижал так близко, что смог почувствовать легкий аромат ее духов и чистый запах кожи, такой же чистый, как молодая травка.
— Спасибо, что рассказал мне, — прошептала Ханичайл, дрожа от волнения. — Сейчас я чувствую, что действительно тебя знаю. У нас теперь нет секретов.
Но Алекс рассказал Ханичайл не все свои тайны.
Они шли по залитым солнцем улицам Мейфэра. Деревья бросали тень на раскаленный от зноя асфальт, пахло цветами с балконов и клумб; с ближайшего сквера доносился запах львиного зева.
Алекс молчал, а Ханичайл краешком глаза наблюдала за ним. Возможно, он сожалеет, что рассказал ей о своем прошлом. Ей казалось, что она вошла в его жизнь, стала ему ближе, но сейчас он снова отгородился от нее стеной. Как будто намеренно отдалился.
Они остановились около Маунтджой-Хауса.
— Зайдешь? — с надеждой в голосе спросила Ханичайл. — Я угощу тебя чаем, чтобы ты освежился перед долгой дорогой обратно в Сент-Джеймс.
— Я должен попрощаться с тобой, Ханичайл, — холодно ответил Алекс. — Я прекрасно провел с тобой время сегодня.
Она выжидающе смотрела на него, надеясь, что он пригласит ее на обед или в театр, куда-нибудь, чтобы они могли побыть вместе. Но Алекс молчал.
— Значит, никакого чая? — спросила Ханичайл с вымученной улыбкой на лице.
Алекс вздохнул: то, что он собирался сказать, давалось ему с трудом.
— Наверное, нам не следует видеться, — заявил он. — Ты молода. Наслаждайся жизнью. Ты еще встретишь молодого человека, который сможет предложить тебе то, чего не могу я. Забудь обо мне, — резко произнес он и ушел.