Наследник (1914 год)
Шрифт:
Андрей крепко схватил ее плечо, и Глаша послушно наклонилась к нему и позволила поцеловать себя в губы. Правда, губы ее были сухие, неподатливые, и Глаша резко отдернула голову, так что окончание поцелуя пришлось в щеку.
– Ну зачем же, зачем же, – сказала она. Андрей приподнялся, все сильнее привлекая ее к себе, волосы Глаши разметались и закрывали свет, от них уютно пахло то ли ванилью, то ли сдобным тестом.
Глаша, сопротивляясь, старалась не оказаться на кровати, но притом усилия ее были половинчатыми, как будто понарошку, как будто она боролась с Андреем так, чтобы не победить.
Андрей вновь
– Сейчас, – сказала она, – ты подожди, миленький, сейчас…
Она кинулась к окну и быстро, рывками потянула штору. В комнате сразу стало темнее.
– А то с улицы могут увидеть, – прошептала она, возвращаясь к Андрею, и, повернувшись спиной к нему, сказала: – Ты расстегни сзади, а то пуговки тугие.
Он расстегивал маленькие круглые пуговицы, и с каждой ткань платья расходилась, чуть-чуть более обнажая спину.
– Ну что же ты… ну что же? Ну зачем? – шептала почему-то Глаша, как будто он мог что-то объяснить…
Приподнявшись, она мгновенно, одним движением сняла платье и тут же оказалась рядом с Андреем, обнимая его, прижимая к себе, лаская сильными пальцами его щеки, шею, плечи. И Андрей старался раздеть ее дальше, и это не требовало трудов, потому что Глаша была одета по-домашнему, без корсета и лифа.
А вот что было дальше, как дальше происходило? Этого Андрей не смог бы сказать, потому что он утонул в Глаше, он пропал в горячей сладости, от которой хотелось кричать, и Глаша все время почему-то уговаривала его, будто жалела, и он все слышал: «Андрю-ю-юша, Андрю-юша… Ох, беда моя, Андрю-юша… сладкий ты мой…»
Он хотел бы растерзать ее за то, что она не дает ему взорваться от сладости и желания, и он тоже что-то говорил, даже крикнул… И потом они лежали рядом, совсем мокрые от пота, жутко усталые, и Андрей был полон благодарности к Глаше, Глашеньке, его первой женщине. Хоть и было жарко, Андрей никак не мог оторваться от Глаши, он гладил ее плечи и очень хотел поцеловать ее розовый пухлый сосок, но теперь, когда все кончилось, было неловко это сделать. А Глаша медленно-медленно гладила его по голове. Она молчала.
Потом вздохнула коротко, вздох оборвался, и Андрей понял, что Глаша плачет.
– Ты что? – спросил он. – Ты зачем?
– Ой нехорошо, – сказала она. – Как нехорошо…
– Ну почему! Ты же говорила, что любишь меня.
– Ты же еще мальчик. А я старая…
– Это я сам, я сам просил. Ты не виновата.
– Глупый. Любви не просят. Ее дают и берут.
Глаша смотрела вверх. У нее был красивый четкий профиль – выпуклый круглый лоб, небольшой точеный нос, красиво очерченные полные губы и упрямый, выступающий вперед подбородок. Андрей никогда еще не разглядывал ее так. Он приподнялся на локте.
– Я люблю тебя, – сказал он, глубоко благодарный этой красивой, взрослой, чистой женщине, которая открылась ему, впустила его в себя и теперь лежала рядом, покорная и грустная.
– Это тебе кажется, Андрюша, – чуть улыбнулась Глаша. – Это скоро пройдет. Ты опомнишься и будешь ненавидеть меня.
– Никогда!
Он поцеловал
– Ты моя первая женщина.
– Уж догадалась, – сказала Глаша, – жалко.
– Почему?
– Тебе бы первый раз быть с такой же, как ты, – молодой, красивой.
– Ты самая красивая.
– Никогда я не была красивой, ни сейчас, ни сто лет назад.
– А сколько тебе?
– Я вдвое тебя старше, ты знаешь. А может быть, в десять раз.
– Но я же не хотел, чтобы с другими, – я хотел с тобой…
– Зачем лжешь, мои мальчик? – Она повернула к нему голову, и глаза ее были большие, светлые и влажные. – Просто пришло твое время, а я оказалась рядом. Два дня назад ты об этом и не думал.
Андрей не ответил, потому что Глаша была права. И даже более чем права. Не два дня – три часа назад он не думал, что так будет. Он любовался Лидочкой, никак не полагая, что и ее можно так же обнимать, как Глашу. Любовался, но не желал.
А Глаша заговорила вновь, словно читала текст:
– Я думаю, что ты увидел здесь другую девушку, молодую, нежную, но то чувство, которое ты испытываешь к ней, в тебе еще не связано с любовью плотской. Ты разделил как бы любовь надвое. То, что тебе и помыслить трудно с ней, ты испытал ко мне.
– Ничего подобного, – возмутился Андрей, поражаясь тому, что Глаша прочла его мысли.
– Я не обижаюсь. Если бы я не захотела, ничего бы не было.
Она притянула Андрея к себе и стала целовать. Андрею было душно, ее поцелуи щекотали, и Глаши было слишком много, как будто Андрею дали большой шоколадный торт, первый кусок которого поедаешь с жадностью, но потом задумываешься – протянуть ли руку за вторым. Но сравнение с тортом, так и не успев толком оформиться в голове Андрея, забылось, так как от поцелуев Глаши и тесного прикосновения ее груди, ее бедер, живота в Андрее возникла дрожь вожделения, и он стал отвечать на ее поцелуи, становясь все настойчивее и грубее, и тогда Глаша стала уступать, обволакивать его, раскрываясь навстречу, горячо и влажно…
Когда Андрей лежал, вытянувшись и стараясь не прикасаться к слишком горячему телу Глаши, она лениво поднялась с постели, подобрала с пола брошенное платье и панталоны и сказала, будто ничего не было:
– Отдохни, Андрю-юша, поспи немного. Тебе ехать долго.
– Спасибо, – сказал Андрей. Он был опустошен, не мог шевельнуть пальцем и благодарен Глаше, что она первой поднялась и ушла.
Она выбежала, не одеваясь и прижав к груди свои вещи, босые ноги простучали по коридору. Андрей не знал, хорошо ему или плохо, да и не желалось думать. Кровать тихо покачивалась, словно на волнах. Потом Глаша заглянула снова, она была уже одета. Она принесла влажное махровое полотенце и спросила:
– Можно, я оботру тебя? Будет прохладнее.
– Спасибо, – сказал Андрей.
Глаша обтирала его нежно, быстро, как ребенка. Андрею сразу стало легче дышать. Глаша откинула штору.
– Спасибо, – сказал Андрей.
– Ты спи, спи, милый мой. – Глаша наклонилась и коснулась губами Андрюшиной щеки.
– Спасибо, – повторил он и мгновенно заснул.
Его разбудила Глаша.
Она сидела на стуле у кровати, видно, давно сидела, глядела на Андрея.
– Андрю-юша, – сказала она тихо, – вставай, через полчаса автобус.