Наследник Атлантиды
Шрифт:
– Может быть… – Антонио сделал многозначительную паузу.
Дон Вальцоне понял намек, но лишь сухо усмехнулся.
– Избави тебя бог, сынок. Этот гость… в том случае, если он тот, за кого себя выдает, тебе не по зубам.
Антонио ушел, а дон Сержио снова закрыл глаза. Прошлое никогда не уходит бесследно. Оно имеет привычку возвращаться – иногда в новых обличьях… Прошлое оставляет следы в душе. Часто – не очень добрые следы, болезненные, кровоточащие.
Ему казалось, что прошла целая вечность, прежде чем вновь скрипнула дверь, и за спиной послышались шаги.
– Пусть гость останется у входа, а ты, Антонио, подойди ко мне. И помоги мне развернуть это
Конечно, управиться со своим креслом старик мог и без посторонней помощи, но Антонио Каррере тщательно выполнил все указания. Жестом предложил странному гостю остаться у двери, включил свет – блики тяжелой хрустальной люстры заполнили большой зал, до этого тонувший в полумраке. Затем развернул кресло так, чтобы хозяину было удобнее разглядеть посетителя.
Некоторое время старик сидел неподвижно, а его глаза скользили по телу высокого, широкоплечего мужчины с наголо обритой головой, щегольской бородкой и холодными серыми глазами. Наконец сухие бескровные губы тронула чуть заметная улыбка – улыбка, предназначенная гостю.
– Антонио… – прошептал старик, достаточно, впрочем, громко, чтобы и посетитель слышал его слова. – Сынок, этого человека надо убить. Немедленно. Прямо здесь…
Он еще не закончил фразу, а револьвер был уже в руке Каррере. Грохот выстрелов заполнил зал, затем сменился сухими щелчками курка. Человек в дорогом костюме стоял на том же месте, хотя Антонио мог поклясться – промахнуться с расстояния в несколько шагов было просто невозможно. Но факт оставался фактом – стена за спиной гостя, ранее отделанная дорогим гобеленом, сейчас представляла собой жалкое зрелище. Да и костюм бритоголового уже не был ни чистым, ни черным – порядком покрытый пылью, он явно нуждался в чистке. Зато сам гость вроде бы и не заметил, что его только что хотели убить. Он стоял все в той же позе и спокойно наблюдал за растерянным Каррере, словно наслаждаясь его беспомощностью. Антонио выщелкнул барабан, одним движением выбил из него пустые, резко пахнущие порохом гильзы и сунул руку в карман… пальцы теребили подкладку в тщетной надежде нащупать там хотя бы один патрон. Каррере всегда гордился своим умением стрелять и не таскал с собой ненужных вещей. Шесть патронов в барабане – этого должно было хватить в любой ситуации. Сейчас не хватило…
– Достаточно, Антонио, хватит стрельбы, – послышался голос дона Вальцоне. – А теперь присядь куда-нибудь в уголок, сынок, держи рот закрытым, а уши нараспашку. А я побеседую с нашим… гостем. И открой окно, тяжелый запах здесь…
– Окно открывать не стоит, – впервые подал голос гость. – Надеюсь, это помещение защищено от прослушивания?
– Защищено, – кивнул старик, не дожидаясь, пока голос подаст Каррере. Да тот и промолчит, ведь получил приказ не раскрывать рта. – Не беспокойся, приняты все необходимые меры.
Он помолчал, затем, вздохнув, слабо шевельнул рукой, указывая гостю на глубокое кожаное кресло.
– Садись. И расскажи, зачем ты явился с того света, Вирм. Я ведь не думаю, что ты хочешь забрать мою душу в ад…
Долг служителя правопорядка, как это ни банально, служить и защищать. Но сейчас у сержанта Джерри Вирма были иные цели. Защищать было поздно, оставалось только то единственное, что в подобной ситуации может принести облегчение душе – месть. Пусть говорят, что месть бессмысленна и бесполезна. Пусть говорят, что месть не воскресит мертвых. Возможно… но она послужит предупреждением живым.
– Я его убью…
Обещание это, несмотря на то, что произнесено
Алан Пейн, разумеется, в Семью не входил – происхождение подкачало. Но он был великолепным аналитиком, и Семья обратила на него внимание. Разбрасываться ценными кадрами было не в привычках дона Бельконе – за исключением случаев, когда эти кадры нуждались в примерном наказании, а остальные – в должном уроке. И Пейн оказался привлечен к наиболее важным операциям Семьи – к поставкам наркотиков и, частично, к организации торговли оружием. Молодой экономист, внезапно оказавшийся на гребне волны, начавший получать очень неплохие деньги, которые никогда не имел бы, занимайся он легальным бизнесом, совершенно не испытывал угрызений совести. В конце концов, если есть спрос на товар – почему бы не возникнуть и предложению.
Идиллия продолжалась больше четырех лет. Услуги Пейна были высоко оценены доном Бельконе – и эта высокая оценка выражалась не только в пухлых конвертах, исправно получаемых молодым экспертом, но и во все большем доверии. Что там говорить – иногда далеко не вся верхушка Семьи владела информацией, которой свободно оперировал Алан. Он был честен, изобретателен, предусмотрителен… и воздавалось ему по заслугам. Пейн купил себе неплохой особняк. Его жена и дочка, которой к тому времени исполнилось восемь лет, были счастливы…
А потом счастье внезапно кончилось.
В столе у жены Алан нашел несколько пакетиков с героином. А на руке – следы инъекций. Разразился грандиозный скандал, в ходе которого Алан Пейн узнал, что его жену снабжает наркотиками Семья – по сниженным ценам. Установить, в какой момент Эльзу посадили на иглу, что заставило благополучную, обеспеченную женщину, мать очаровательной дочурки, искать наркотического дурмана, он уже не мог.
Зато мог отомстить.
И Алан Пейн пошел в полицию…
Что ж, до полиции он дошел и даже успел сделать заявление. Но Семья не может считаться влиятельной, если не имеет своих людей и в полиции, и в суде. О совершенной Пейном глупости узнали почти сразу же. А полиция оплошала… следовало бы незамедлительно запустить программу защиты свидетелей, спрятать Пейна в какой-нибудь медвежий угол… но увы, Алану дали вернуться домой. Там его уже ждали.
Сначала убили Эльзу. Ей было бы очень больно, но убийцы вкатили ей бешеную дозу какой-то гадости, и она лишь хихикала и пускала слюни, когда ей отрезали пальцы… Даже если бы Лучано Апулья оставил бы несчастную женщину в покое, ей все равно не удалось бы выжить после такой дозы.
Никто не задавал Алану вопросов. Никто не требовал объяснений. Никто не ждал оправданий. Апулья просто заткнул ему рот и заставил смотреть, как умирает его жена. Время от времени он скучным и равнодушным голосом объяснял Пейну допущенную тем ошибку. В деталях пересказывал беседу со следователем, называл имена осведомителей Семьи, которые тут же сообщили о столь неожиданном и неосмотрительном поступке одного из ведущих аналитиков Семьи. Втолковывал, что нарушение верности Семье – это преступление. А преступление должно быть наказано.