Наследник для зверя
Шрифт:
Офис встретил унылой тишиной… и запахом кофе. Майк вышел из соседнего кабинета:
– Пересмотрел камеры. Тебе оставил персональные отчеты погибших. Как ты и просил.
– Хорошо, – кивнул и направился к себе.
– Как прошло?
Я усмехнулся, усаживаясь:
– Сбежала.
– Да ладно?! – восхищенно усмехнулся Майк. – Позволил, небось.
– До завтра. Как раз поработать ударно.
– Не хочу расстраивать…
– Вот и не надо, – клацнул я по клавиатуре, запуская систему.
– …звонил твой отчим.
Я скрипнул зубами. Адвокат ему, конечно
– Сказал, если ты не появишься лично у него завтра, то он приедет на работу.
– Пусть едет, – сощурился я на экран. – Думает, я не сделаю его пропуск временно недействительным?
– Обидится…
Но я уже не слушал – ушел с головой в работу и отчеты. Имя погибшего Стивенса напомнило, что есть один важный вопрос.
– По ребенку Стивенса решили с компенсацией?
– Не слышал. Да и не единственная это проблема. Он все равно переходит на попечение Клоувенса, а компенсация ляжет на счет, поэтому и не торопятся.
– Черт…
– Ребята были у него. Он говорить перестал. Отправили в психиатрическое пока.
Я прикрыл глаза, опускаясь лбом на кулак. В тишине кабинета ничто не мешало закопошиться под кожей собственным воспоминаниям…
Я почувствовал, когда отца не стало. Мне тогда будто сердце вынули, я перестал дышать почти, хватался за грудь… А потом отпустило. Будто кто выдернул изнутри что-то важное, и пустота заполнилась болью. И только через много лет – тишиной. У этого ребенка все это впереди…
– Можно к нему будет?
– Правда хочешь?
Я дал взглядом понять, что не стоит мне задавать подобные вопросы, и вернулся к монитору:
– На утро реши.
– Хорошо.
И я надел наушники, чтобы внимательно вслушаться в происходившее в заброшенной пекарне, где мы вчера устраивали облаву. Час за часом я буравил взглядом одну точку на столе, сдавливая карандаш между пальцев. Лист был почти пуст на временные отметки – так, пара непонятных фраз для расшифровки и очистки от помех…
А вот перед первыми выстрелами отчетливо слышался крик. Могло показаться, что это просто мат, но я все равно пометил временной отрезок и поставил в приоритет для расшифровки.
Когда оторвал взгляд от монитора, над городом уже светало. Очертания каменного квартала смешались в какую-то грязь. Я откинулся в кресле, теряя концентрацию, и в голову снова полезли мысли о журналистке.
Странно – нервы не дрогнули, горло не сдавило от сухости и жажды, но из груди вырвалось требовательное и взвешенное рычание: «Моя». Видимо, гормоны поутихли, наконец. Желание из одуряющего и смертельно опасного стихло до терпимо тлеющего. Голова стала, наконец, абсолютно ясной.
Глянув на диван, я не нашел на нем Майка, зато на краю стола стояла чашка с кофе. Потрогал, убедился, что он безнадежно остывший.
Было в этом утре что-то особенное – последний день прежней жизни. Странно, что не было никаких сомнений по поводу Донны. Я ведь не обществу вызов бросал, а себе самому прежде всего. Не нашел времени выбрать – зверь выбрал за меня. И неплохо так выбрал, надо сказать – девочка идеально соответствовала
Пожалуй, я даже был рад, что так вышло.
Я прикрыл глаза совсем ненадолго, откинув голову на подголовник… только откуда взялся этот солнечный заяц вдруг на морде?
Солнце определенно мне мстило за что-то – снова нашло и пырнуло в глаза.
Только-только начался рабочий день моего издательства, а я уже стояла на пороге приемной своего начальства – Кермана Лавера. Бывший военный журналист и советник, он и в атмосфере офиса новостного агентства «Таймстоун» добился жесткой дисциплины и самоотверженности. Мне нравилось у него работать. Мы не занимались светскими новостями. «Таймстоун» освещал политические, криминальные и городские новости. Здесь я казалась себя по-настоящему важной, независимо от моей «бракованности».
Надо сказать, что женщин в агентстве по пальцам пересчитать, а я вообще единственная, кто носится на передовой.
Босс был в офисе, как обычно, за час до официального начала рабочего дня. Этим я и воспользовалась, прокравшись к нему в приемную.
– Явилась, – не оборачиваясь, констатировал он.
– Вы наверняка знаете правду, – тихо пролепетала я, стоя у него в кабинете.
– Я наверняка знаю, что ты дура… – повернулся он ко мне от окна.
Никогда не отличался деликатностью, но я все равно разочарованно выдохнула, чувствуя, как ноги превращаются в желе. Тяжело признаваться себе, что зависишь от всех, и только сам по себе ты никто и ничто.
– …Но ты – моя дура. И терять я тебя не хочу.
– И почему же я дура? – сложила руки на груди.
– Принимать события не умеешь, – сдвинул он брови на переносице. – Не знаешь, когда надо погладить, а когда зарядить по морде когтями. Ты отрицаешь вместо того чтобы включить голову…
– Легко вам говорить, – перебила я, выпрямляясь.
Я всегда сжималась перед Лавером, но после Харта он вдруг показался мне вполне терпимым.
– А жизнь вообще нелегкая штука, и только говорить в ней, пожалуй, легче всего. Сложнее – правильно действовать. Поэтому мы с тобой и работаем теми, кто говорит, но ни черта не действует.
– Значит, не дадите мне осветить нарушение моих прав через наше агентство, – процедила я, задирая подбородок.
– Могу дать, – сурово ответил он. – Но только чтобы использовать тебя в качестве источника политического скандала и, как следствие, подъема рейтинга моего агентства. Хочешь?
– Мне все равно, – тяжело выдохнула я.
– Я об этом и говорю – ты дергаешься, не желая брать себя в руки. У Харта идеальная репутация. Станешь его парой – твой личный рейтинг взлетит, утрешь носы всем зарвавшимся, станешь богиней для таких же девочек, мечтающих о лучшем будущем…