Наследник двух Корон
Шрифт:
Фридрих фон Брюммер уже потерял интерес к мальчику передав заботу о нем лакею. Карл Петер Ульрих, конечно, уже несколько минут как герцог Готторпский, но по его малолетству ему до властного скипетра надо дожить. И уже из этого сироты не выйдет ни его двоюродный дед Карл, ни его дед Петер. Так что фон Брюммер не видел причин отвлекаться на мелочь.
* * *
РОССИЙСКАЯ
Ночь. Редкие огни за окном. Спит столица.
Шувалов склонил голову:
— Государыня, нам пора.
Цесаревна кивнула. Да, она ещё не Государыня. Может вместо трона попасть «на приём» к Ушакову, но выбора нет, тут или всё или ничего. Где «ничего» — это пыточная Ушакова и казнь через колесование. Даже помилование в виде лишения титулов, имущества и вырванного языка ей не будет полагаться. Леопольдовна не пощадит её. Разве что смерть после «приёма» у Ушакова покажется избавлением.
— Да, любезный мой Александр Иванович. Едем.
Шувалов помог ей с шубой поверх сверкающей при неуверенном свете свечей кавалерийской кирасы.
Лестница.
Возок.
Ночь.
— Господа, я благодарна вам за всё.
Воронцов и Шувалов склонили головы.
— Госпожа, мы с вами до конца.
Всё или ничего.
— Едем, господа.
Ночной Петербург. Ночные зимние улицы и застывшие льдом каналы. Редко из каких окон брызжет свет свечей. Город словно затих. Словно замер. Лишь глухой топот копыт.
Возок стремится вперёд.
Цесаревна изображала решительность и твёрдость намерений, но, в реальности, на душе было тоскливо и страшно. Очень страшно. До дрожи.
Позавчерашний разговор с правительницей России Анной Леопольдовной показал, что жизнь Цесаревны висит на волоске. Фактическое обвинение в государственной измене и подготовке государственного переворота. А это смертная казнь. Никаких вариантов. Никакого помилования. Таких, как Цесаревна в живых не оставляют.
Конечно, Елисавета Петровна уверяла правительницу России, что это всё неправда, слухи, наветы врагов России и Цесаревны, что она Богом клянётся, что никогда не измышляла никакой измены, что верна присяге. Даже слезу пустила.
Разумеется, правительница ей не поверила. Лишь отложила своё решение. Но, в глазах у Анны Леопольдовны был триумф и предвкушение.
Ждать дальше было невозможно. Или она, Елисавета Петровна, дочь Петра Великого, становится русской Императрицей или её голова полетит с плахи на потеху публике, после долгих «разговоров» с ужасным Ушаковым — цепным псом власти, главой Тайной канцелярии.
Елисавет отбросила сомнения.
Всё или ничего.
Племянница сглупила. Нельзя выдвигать такие обвинения и отпускать. Поверила французам, что Лиза слишком «гладкая», чтобы устраивать перевороты?
Посмотрим.
Вот и казармы Лейб-Гвардии Преображенского полка. Её
— Государыня!!!
— Кума, кума приехала…
Шелест разговоров по толпе встречающих.
— Приветствую, братцы! Приветствую вас, родные! Здравы будьте, кумовья!
Толпа солдат взвыла от восторга.
Её многие тут называли кумой и это была правда. Елисавет охотно соглашалась стать крёстной матерью детей гвардейцев и после крестин одаривала крестника или крестницу серебрянным рублем.
Она долго шла к этому дню. Любовь гвардии — это не только про любовь к дочери Петра Великого. Это про деньги. Очень большие деньги. А денег и не было. Из местных крупных дворян никто не хотел неприятностей в случае провала переворота. А это было вполне реально. Оставались только иностранцы. Швеция и Франция. И не из любви к России, а точно наоборот. А это государственная измена. А после сообщения Анны Леопольдовны о том, что личного хирурга Елисаветы Петровны мсье Лестока вызовут на дознание к Ушакову, Лизе всё стало ясно. Лесток — не трус, но только при виде дыбы любой расскажет всё, что знает и чего не знает.
Поэтому она здесь.
Шувалов только что шепнул расклад. Всё плохо. Уверения о том, что на её стороне гвардейские полки оказались пустой болтовней, которая стоила ей больших денег на подкупы гвардейцев. В решающий час выступить готовы лишь три сотни преображенцев, причем дворян из них лишь четверть. Остальные — вчерашние крестьяне без особой подготовки. Дворяне старых родов «объявили нейтралитет» и отказались покидать казармы.
Ключевые министры сделали вид, что не происходит ничего. Вообще ничего. Ночь. Утром будет видно кто, где и с кем.
Всё пошло не так. Наверняка Анну Леопольдовну уже уведомили. Ещё четверть часа и объявившие «нейтралитет» преображенцы возьмут её под стражу и сдадут на расправу правительнице. Нет ни одного лишнего мгновения!
— Кумовья! Вы со мной!
Рёв трёх сотен глоток кумовьев:
— Да!!!!!!!!!!!!!!!
…
Зимний дворец времён Анны Иоанновны (Императора Ивана Третьего)
Гарнизон Зимнего дворца неожиданно легко сложил оружие и объявил «нейтралитет». Никакой стрельбы. Просто топот.
Быстрее.
Быстрее.
— Шувалов!
— Слушаюсь, моя Госпожа!
Часть отряда побежала за ним.
— Воронцов! Лесток! Идите со мной!
Оставшуюся часть гвардейцев она повела за собой. Вот она, спальня Императрицы. Пикет у входа. Стоявшие на посту у дверей гвардейцы поглядели на толпу вооруженных коллег и не стали слишком артачиться, дав себя разоружить и отвести в сторону.
Двери распахнуты. Большая спальня. Пышная кровать с балдахином.
Елисавет насмешливо окликнула спящую Императрицу: