Наследники минного поля
Шрифт:
— Ещё вчера.
— Так она же была сегодня.
— Ой, я же её не слушал, я её читал. Я знаю, когда её написали?
В газетах хрущёвской речи не было, но её зачитывали на закрытых партсобраниях. Секретно. Ну, а Одесса умела держать секреты так, что все всё знали, действительно, «ещё вчера».
Петрик вернулся одним из первых: весёлый, даже не слишком истощённый. В последние полгода у них не режим был, а малина, даже футбольные матчи с вохровцами. Ну, это он мог рассказывать кому угодно, но не маме. Муся кормила его теперь каждые полчаса, чему Петрик не особенно сопротивлялся. Жрать ему теперь хотелось, как он сам формулировал, пожизненно. Вообще
— Вот правильно, все танцуйте вокруг пострадавшего за правду! Ну-ка, Катькин, попляши!
И толстенькая Катька, вертевшаяся, разумеется, под ногами общего веселья, старательно топотала пятками.
— Ой, люди, я не могу! Кто-то делом занимался, женился, лялек делал — всему свету на загляденье. А моя жизнь вся поломатая! И где ж мои молодые годочки! Ой, Светка, накапай мне валерьянки, а то лопну от зависти! Я, может, тоже желаю личной жизни — так кто ж за меня пойдёт, старого да поганого! Ой, проклятые рудники! Никто за такого дедугана не пойдёт, правда, Катькин?
— Правда! — радостно отвечала Катерина.
— Уй, она у вас уже «ры» выговаривает! Жизнь моя, как с белых яблок дым…
На следующий день он приволок Катерине огромную куклу, со всеми причиндалами, включая стеклянные кукольные бусы. Кукол таких в магазинах не было, во всяком случае, в одесских.
— Петрик, где ж ты такую прелесть достал? — ахнула Света.
— Я тебе скажу, что на базаре украл, так ты ж не поверишь! Места надо знать, Светик! Только где те места — учат в таких местах, куда я тебе не советую попадать. Ты думаешь, у меня незаконченное высшее образование? Так у меня высших зато — знаешь сколько? Что там Горький мог писать за свои университеты, если он толком не сидел никогда?
Через пару недель он вставил себе два золотых зуба. Оно и требовалось: ясно, что у Петрика не всё это время был режим — малина. А скорости его оборотов никто уже не удивлялся. Видимо, он в лагере наслушался лекций по подпольной коммерции, да и контактами обзавёлся какими-то непостижимыми. Через месяц он устроился на скромную работу сторожа овощной базы. Но все напитки, кроме коньяка, считал недоразумением.
— Ой, Петрик, сядешь! — тревожился Миша, которому Петрик как раз достал замшевую гэдээровскую куртку.
— Это директор центрального «Гастронома «сядет. А мы людишки серые, а овцы у нас целые.
Скоро он появился у Алёши со Светой не один: привёл девицу Риточку. Риточка была сущим очарованием — от ресничек до ножек в лаковых туфельках. А открыла рот — и вовсе покорила все сердца. Петрик переходил на одесское наречие, когда дурачился или когда к тому приглашали обстоятельства. Как и все они. В анкетной графе «знание языков» любой из компании мог смело писать: русский и одесский. А вот Риточка — только одесский. Они раньше подумали, что она балуется, но Риточка фуфла не гнала. Она была девица обстоятельная, лаковые туфельки ступали по жизни твёрдо, а за все эти интеллигентские мансы она себе голову не морочила. Она пивом в ларьке на Ланжероне торговала.
Через неделю её сменила Любочка: мечтательная юная библиотекарша. Потом Танечка, мастер спорта по пистолетной стрельбе. Потом приятели Петрика уже и имён не утруждались запоминать. При этом Петрик каждый раз ухитрялся влюбляться с первого взгляда
День рождения Алёши, приходившийся на август, у компании назывался ещё и «наш день». Почему так вышло — никто не помнил, но это было неважно. А важно было собираться всем вместе: именно днём, а не вечером. Это сложнее всего было для Мани: совсем она там закрутилась в Ленинграде. А что в нём хорошего она нашла, в том Ленинграде? Там Маню затирали, кажется. Не пускали в первые скрипки. Кто бы мог подумать, что в музыкальном мире свои интриги?
Но в то лето Маня ухитрилась устроить себе отпуск на август. А по сравнению с этим подвигом — комбинации остальных, с целью невыхода в тот день на работу, были семечками. Одного Андрейки им не хватало. Совсем затерялся Андрейка, не писал даже. Мама писала, что он теперь работал в Познани — вот и всё, что о нём было известно.
Костерок разложили не слишком близко к большим скалам, чтоб ветер сдувал дым беспрепятственно. Алёша полез в пещерку, выдолбленную неизвестно кем и когда в известняковом откосе. Там те, кто считал бухточку «своей», испокон веку держали полезные вещи. В частности, железный лист. Света резала помидоры на половинки. Пижонство не допускалось: жрать положено было с газеты. Посерёдке газеты была насыпана жменя соли. Все были голодные, как волки, и торопили Мишу с Петриком:
— Боря, Боря, выйди с моря!
Потому что мидий и так натаскали целую гору, сколько можно нырять! Мидии выпускали воду на раскалённый лист, она шкворчала и моментально испарялась. Потом мидии открывались, и тогда их следовало хватать с листа — поскорее, пока не обуглились. При этом, конечно, обжигались пальцы, но беды в том не было. Попробуйте надрать мидий, ни капельки не порезав руки. А для порезов — прижигание даже хорошо.
У знакомого дядьки с Фонтана для такого случая была куплена бутыль розового вина из собственного дядькиного винограда. Бутыль была слишком тяжёлая, чтоб пускать её по кругу, но у них были два гранёных стакана, хранившиеся в той же пещерке. Маня с Петриком сидели рядышком, как в детстве. Кто бы сейчас подумал, что они двойняшки. Малышами были так похожи, а теперь только и сходства, что чёрные волосы и карие глаза. Петрик крепкий, широкий, лапы — во! И к тому же волосатые. И волосы у Петрика почти не вьются, просто слегка волнистые. А Маня как была «глаза на ножках», так и осталась. Тоненькая, маленькая, а кудри — чёрным виноградом. Смеясь, она пихала Петрика в бок:
— Пересядь вот так, шкаф обшарпанный! Не видишь, сестричка обгорела. Кидай на меня тень!
Тени от Петрика было немного, но Маня в ней вполне умещалась. Если ноги прикрыть полотенцем. Петрик был сегодня герой дня: он самый шикарный подарок для Алёши придумал. Достал справку из Одесского зоопарка: чин чином, с круглой печатью и подписью директора. Каковая справка гласила, что Алексей Павлович Петров, тридцатого года рождения, проживающий по адресу, действительно не является верблюдом.
— Такая бумага тебе поможет по жизни! — торжественно сказал Петрик, вручая дар.
Они провеселились целый день, а к закату, обгорелые, с лёгким звоном в головах от ныряния, возвращались в город. Вечером Алёше со Светой полагалось быть у старших Петровых. А уж завтра вечером — у нас на Гаванной, бутыляку допивать.
Бутыляку допить не удавалось: слишком жарко было. Все хотели компоту. Раскалённый за день двор медленно отдавал тепло, так что компот, выставленный для охлаждения на подоконник, так и не остыл толком. Ладно, пили так, выхлёбывая из чашек волокнистые ошмётки абрикос.