Наследники минного поля
Шрифт:
— Манька, плюнь ты на тот Ленинград! В нашу филармонию — хочешь устроиться? Есть контакт подходящий, — уговаривал Петрик. Он никак не мог примириться с тем, что вот он дома, а Мане через две недели уезжать.
— Тебя же там затрут те антисемиты!
— Фиг её затрут. Наша мышка, вот увидите, выберет себе главного антисемита и выйдет за него замуж. И он у неё будет танцевать семь-сорок.
Маня подозрительно утянулась в тень, и Миша завопил:
— Эй, эй, вы гляньте на неё! Что, Светка в точку попала?
—
— Ого, Манечка! Он что, сюда приедет?
— Через четыре дня, у него гастроль сейчас. Ну, надо же ему поговорить с мамой и папой…
По поводу такого события компотом было не обойтись, и обратились-таки к бутыли. Но главный сюрприз преподнёс Миша. Он подумывает о том, чтоб работу несколько поменять. Он в КГБ хочет перейти с комсомольской работы, думает, есть сейчас такая возможность.
Так бы все и сели, если б не сидели уже.
— Миша, ты перегрелся?
— А что такого? Это же уже не то, что было, всё по-другому, вся жизнь по-другому, вы что, не видите? Вон Толик, со мной на одном курсе учился — чем, вы думаете, там занимается? Сидит на реабилитациях, дел, говорит — выше головы. Петрик у нас реабилитирован, во всех правах восстановлен, и в институте. А что на заочный, так он сам захотел — что, неправда, Петрик? И кто, по-вашему, это сейчас делает? Дяди с Марса?
— Нет, вы подумайте! По-новому ему всё… буквочки только поменяли, Миша, в том учреждении. А там все прежние кадры сидят.
— А почему же сейчас молодых и набирают! Ты, Петрик, дома уже, а про своего отца я никакого толку добиться не могу по инстанциям. Потому что не до всех ещё дел руки дошли.
— Так ты думаешь, что пойдёшь в КГБ и найдешь отца? А я тебе вот что скажу: выйдет он, а сыночек — кто? Поверь старому зэку, он тебе в морду плюнет!
— А пускай плюёт, только б вышел! И он поумней тебя, он-то поймёт.
— Подожди, Миша, ты не закипай — вмешался Алёша, — ты подумай: что, КГБ только реабилитациями занимается? Туда же — как попадёшь, так поздно будет думать уже.
Но тут неожиданно взъярилась Света:
— А что ему думать, вы что, не видите — он уже всё решил! Он начнёт с реабилитаций, а кончит тем, что нас и будет сажать! Если прикажут. Что, он маленький, не понимает? А я тебе, Миша, вот что скажу: кто туда идёт — либо дурак, либо подлец! А мы знаем, что ты не дурак.
— Как прикажешь понимать? — тихо спросил Миша.
— А вот так и понимай!
Миша встал и шагнул к двери. Света не двинулась его удержать.
И только, когда он вышел, взахлёб разревелась. То ли её было успокаивать? То ли за Мишей бежать?
Алёша нашёл Мишу на следующий день.
— Мишка, ты не это… Не обижайся на Светку. Что она тебе вчера нахамила. Это она психанула просто, а сама потом ревела. Ну, беременна она, понимаешь? Нельзя на неё обижаться.
— А я и не
Алёша потоптался и ушёл. С Мишкой творилось неладное, но было, кажется, не удержать. Ёлки-палки, вот на глазах пропадал человек — и нечего было поделать.
Миша врал, что не обижается. Он был оскорблён в лучших чувствах. И видеть никого не хотел. Света только сказала то, что все они думали. Да, они хотели помягче, в гробу он видел такую мягкость! Раз пошёл в КГБ — то подлец, вот какой приговор от бывших друзей. Так вот он прямо сейчас туда пойдёт, прямо на Бебеля. И попросит, чтоб его взяли на работу. Взяли же Толика — и его возьмут. А эти дураки поймут потом, когда-нибудь. Но прямо сейчас он туда не пошёл. И на следующий день тоже. И вообще не пошёл. Так что и не узнал никогда, что если бы пришёл — его бы именно поэтому всё равно не взяли.
От мамы перестали доходить письма: что-то там происходило в Польше, и по газетам было не вычислить — что конкретно. Алёша шуровал над приёмником, он теперь много чего брал, этот приёмник. На разных языках. Но разные языки Свете с Алёшей не подходили, им русский подходил. Ну, ещё польский — для Светы. А впрочем, и французскому языку Алёшу в детстве выучили достаточно основательно, чтобы он понимал и докладывал Свете:
— Там восстание, в Познани. Там аресты, а по всей Польше — волнения.
Тут приёмник начинал опять бурлить и завывать, и Алёша крутил ручки, отлавливая уплывшую волну. Так, по кусочкам, они восстанавливали картину «Польского октября» пятьдесят шестого года.
Но и когда восстановили — непонятно было, что с Андрейкой. Чтоб он работал в Познани — и в тех событиях не участвовал? Ещё и не последнюю роль играл, тут и вычислять не надо. Но что с ним? Жив или нет? А если жив — то не арестован ли? И что с мамой и Яцеком? Ими ещё вон с каких времён интересовались…
Хорошие отношения с Польшей, конечно, моментально прекратились, и на переписку надеяться не стоило. Хотя почему не стоило? По здравом размышлении, клоун дядя Федя мог тут крепко помочь. Пошла Света в родимый цирк выяснять, где сейчас дядя Федя.
В Казани сейчас дядя Федя, но приедет через неделю.
У дяди Феди было, действительно, полно родных и друзей на западной Украине, он же сам львовский. А у западной Украины с Польшей, как Света и предполагала, была масса контактов неформального, скажем, свойства. Уж больно много было людей, у которых родственники — и там, и здесь. Так что гоняли письма и посылки — через железнодорожных проводников и многими другими манерами. Даже ухитрялись лично родню навещать, безо всяких там виз. Наладить переписку? Не проблема, сказал дядя Федя. Только если совсем не по почте, даже внутренней — тогда долго получится от письма до ответа… Ну, пускай долго. А зато надёжнее все-таки.