Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
– Вряд ли нам известно больше, чем вам.
– Вы знаете больше, - тихо произнёс Городецкий.
– Я тоже обязан это знать. Я привык делать свою работу на "отлично". Я профессионал. А это не привычное ограбление из-за десятки в сумочке. Если вы скажете мне, что пропало, мы сможем размотать клубок.
– Вы не боитесь?
– Чего?!
– Не знаю, - Мишима улыбнулся.
– Чего-то ведь вы наверняка боитесь. Например, того, куда нас может привести клубок, когда размотается.
– Нет. Этого я не боюсь. Не боюсь, хотя опасаюсь. У меня есть веские причины для опасений. Но боюсь я другого. Я боюсь, что вы мне не верите. Я понимаю, почему. Но вы ошибаетесь. Причём оба. Ну, Гур… Ладно. Но Вы, Николай Петрович? Вы же должны видеть - я не играю.
– Я вижу, - Мишима выпрямился.
– Мы вас внимательно слушаем, Александр Александрович.
Городецкий несколько секунд молчал, словно собираясь с мыслями. А когда заговорил, Гурьеву
– Ваш дом похож на Ноев ковчег, Николай Петрович. Вы выстроили его, как крепость посреди Москвы, чтобы самым дорогим для вас людям - Гуру и Ольге Ильиничне - было, где укрыться от бури. Но вы - ещё и человек с принципами, человек благородный в самом главном смысле этого слова, а потому не жадны и не мелочны. Здесь, в этом доме, нашлось место для всех в нём живущих. Не жилплощадь, а место. Здесь, в этом доме, есть коммуналки, и очень мало отдельных квартир, - как везде. Но здесь нет войны всех против всех, превращающей жизнь людей в ад. Нет страха, нет ненависти. Есть уважение и выручка, честь и достоинство. Здесь, в вашем доме, как в Ноевом ковчеге, нашли убежище все, - лишенцы и пролетарии, старые и малые, русские и эстонцы, татары и евреи, женщины и мужчины. Все. Здесь, в вашем доме, живет вся Россия. Только у этой России самое главное получилось. Не будь я сыщиком, я, возможно, ничего этого не увидел бы. Или не понял, увидев, как не видят или не понимают очень многие, даже те, кто живёт в вашем доме каждый день много лет подряд. Как не замечают счастья, пока не явилась беда. Я не спрашиваю вас, как вам это удалось. Удалось - здесь, в столице, в самом сердце Советского Союза. Удалось именно вам. Ваш дух стал тем стержнем, на который смогли опереться все остальные. Поэтому я здесь. Я прошу помощи.
– Помощи - в чём?
– Мишима был спокоен, и только Гурьев понимал, что Городецкий произвёл на сэнсэя должное впечатление.
– Перво-наперво - в расследовании.
– Спрашивайте.
– За чем охотились бандиты?
– Гур, покажи, пожалуйста, товарищу Городецкому рисунок.
Гурьев привык доверять Мишиме. Сэнсэй не может ошибиться. Но ведь так не бывает? Он послушно поднялся и вернулся с рисунками кольца - вид снизу, сверху, справа и слева, аксонометрия, - протянул их Городецкому. Тот долго рассматривал изображения, и лицо его делалось всё более мрачным.
– Давно у вас эта вещь?
– Всю мою жизнь, - Гурьев вкратце изложил семейную историю.
– Что-то знакомое?
– Нет. Не в этом дело.
– А в чём?
– Вы можете не говорить, Александр Александрович, - мягко вступил Мишима.
– Пока вы не произнесли того, что хотите сейчас сказать, нам ещё не поздно разойтись. У нас своя война, у вас - своя. Не спешите.
– Я не могу ждать. Эта война касается всех, Николай Петрович. И меня, и Гура, и Вас. Всех. И ещё тысячи и миллионы людей.
– Разве ваш отец не был среди победителей?
– Победителей нет. Есть побеждённые. Побеждены все. Будут побеждены все, даже те, кто сегодня считает себя победителем. Так вот, я не настолько глуп, чтобы числить себя победителем, хотя я пока что и не побеждён. И я готов к тому, что не увижу победы, надеясь и рассчитывая победить. Что касается меня, то я буду драться до последнего. А вы?
Что происходит, сэнсэй, мысленно завопил Гурьев. Кто этот человек, что он делает здесь?! Как он может быть здесь, ведь он - оттуда?!
– Вы не могли бы, Александр Александрович, прояснить нам свою позицию?
– Мишима просто лучился любезностью.
– Нам всем будет легче, если мы оставим язык иносказаний, намёков и басен. У наших стен нет ушей, я слежу за этим со всей тщательностью.
Городецкий отложил рисунок. Когда он заговорил, голос его едва не звенел от еле сдерживаемой ярости:
– Тогда - ориентирую: идет лихорадочный сбор… сграб всего, что можно продать за твердую иностранную валюту, чтобы эту валюту раздать через Коминтерн братским коммунистическим партиям во всем мире для устройства мировой революции. Ну, и на индустриализацию там, остаточки. И началось это отнюдь не вчера, как вы можете догадаться. Тонны картин, предметов старины, книг, даже коллекционные вина из ливадийских подвалов или паюсная икра - всё идет в дело. Они вскрывают могилы, и даже не стесняются говорить об этом. Музеи и сокровищницы церквей пускай и весьма глубоки, но отнюдь не бездонны. Жители государства тоже имеют на руках ценности. Иногда - довольно значительные. Как в вашем случае, например. Естественно, что в такой мутной водице плавает много чего, и можно неплохо поживиться… Всё награбленное радостно покупают. Те, кого ограбят потом, то есть богатые граждане и гражданки иностранных держав. Процесс идет с нарастающей интенсивностью уже много лет, и вышепоименованные граждане и гражданки вошли во вкус. Они теперь желают отдавать свои денежки на великое дело мировой
Гурьев так стиснул челюсти, что мышцы едва не свело судорогой. Мишима сидел, закрыв глаза, и на его лице царило выражение полной отрешённости. Гурьева это обмануть не могло - он знал, что сэнсэй не пропустил ни единого звука. Городецкий, переведя взгляд с лица Мишимы на Гурьева, продемонстрировал волчий оскал желтоватых от табака, но оттого не менее красивых, крупных зубов:
– Ориентирую дальше. Идёт торговля не только предметами роскоши и произведениями искусства. Идет торговля людьми. Заложниками, членами семей "бывших", "контрреволюционных элементов". Есть посредники. Некий американский господин Гаммер [122] , например. Некоторых заложников ставят к стенке, чтобы всё выглядело как можно убедительней. Вы спросите, при чём здесь я? С удовольствием отвечу. Я - сотрудник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями. Вышеупомянутые действия всесоюзной коммунистической партии большевиков и ее подразделения - Общесоюзного Главного Политического Управления, а так же их пособников вроде господина Гаммера - квалифицируются по статьям Уголовного уложения Российской Федерации, как грабеж, разбой, хищение народной собственности и личного имущества граждан в размерах, не имеющих прецедента в истории. В связи с этим мною, командиром следственно-розыскной части отдела по борьбе с особо опасными преступлениями Главного управления рабоче-крестьянской милиции города Москвы Городецким, принято к производству настоящее расследование. А поскольку попутно совершается невероятное количество тяжких преступлений, непосредственно связанных с делом об ограблении России бандой ВКП(б) - ОГПУ, работы будет столько… Небо с овчинку покажется.
122
Зейденберг Савелий Моисеевич (1862-1942) - Профессор Императорской Академии Художеств, возглавлявший популярные в начале века в Петербурге частные Курсы живописного искусства, в работе которых принимали участие многие знаменитости, в т.ч., напр., Марк Шагал.
Тишина длилась и длилась. И когда Гурьеву показалось, что конца ей не будет, Мишима открыл глаза:
– Боги будут свидетелями, - мы уклонялись от схватки, сколько могли. Но вы, вероятно, правы. Теперь война пришла и постучалась в нашу дверь. Сама. В чём карма? Принять бой и погибнуть? Что ж. Мы готовы.
Городецкий заговорил снова:
– Я знаю, что вам обоим, как и мне, далеко не все равно, что делается и что будет. И вы - не одни. Знаете, когда-то я тоже думал, что я - один, и самое лучшее, что я могу сделать - это прислониться спиной к стене и отбиваться до последнего… Но вышло иначе. Мы собрали команду. Настоящую команду, которой я верю больше, чем себе, хотя и небольшую. Пока. И нам нужны еще люди. Каждый, кто понимает, что и как следует делать, дорог нам всем вместе и каждому в отдельности. Только вместе мы - сила. А шипеть из щели и сжимать дулю в кармане - что в этом толку?! Надо драться. Нет выхода, иначе… Весь мир поставят на колени. Нигде не скроешься. Нигде.
– У нас есть условия.
– Согласен.
– Не мешать нашей охоте.
– Я не помешаю. Я прикрою, потому что ваша охота - часть моей, если уж до конца откровенно. Это во-первых. А во-вторых, мы должны скоординировать действия. Вы будете отвечать не за весь фронт, а только за его определенный участок. Это годится?
– Да. Сколько вас?
– Нас. С вами - одиннадцать.
– Двенадцать, - когда Мишима и Городецкий посмотрели на него, Гурьев пояснил: - Полозов. Константин Иванович, минный офицер с "Гремящего". Друг отца. Он приедет послезавтра, из Питера.
– Он…
– Я сам ему объясню.
– Добро, - Городецкий кивнул.
– Завтра жду тебя на Петровке, Гур. Познакомлю с ребятами, и вообще… Вас, Николай Петрович, не приглашаю по соображениям секретности. Я к вам с Батей завтра вечерком, к концу рабочего дня загляну, в домоуправление.
– Договорились.
– Да… Вы не удивляйтесь. У нас в отделе у всех прозвища есть. Это очень в работе помогает. Меня зовут Варягом.
– Я - Гур. А Николай Петрович… - Гурьев коротко взглянул на Мишиму, подумал о его любимом оружии.
– Учитель. Устроит?