Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
– Ну, и на том спасибо. Паспорта и визы занесу сегодня вечером.
– Спасибо, Варяг, - Гурьев пожал Городецкому руку с искренней признательностью, которую испытывал, несмотря на явный провал обещанного расследования.
– Я действительно понимаю, что у тебя есть потолок, и этот потолок - не Фёдор Петрович.
– А у тебя - нет потолка?
– сердито проговорил Городецкий, с трудом сдерживая клокочущую в нём ярость.
– У всех есть, - согласился Гурьев.
– Только у всех - разный. Не будем больше об этом. Получится поговорить - поговорим. А нет - значит, нет.
– Ладно. Бывай и до вечера, - дёрнув плечами, Городецкий стремительно развернулся и скрылся
Москва. Май 1928
Французские и польские визы в паспорта Полозова и Пташниковых Гурьев проставил за день - это, с его связями, не составило никакого труда.
– Прощаться будем дома, - сказал Гурьев, отдавая родителям Ирины паспорта.
– Обстановка такая, - не хочу, чтобы нас вместе видели на вокзале, мало ли что.
– Спасибо Вам, Яша, - стиснуто проговорил Пташников.
– Я…
– Не нужно, Павел Васильевич, - бестрепетно улыбнулся Гурьев.
– Вы для меня вовсе не чужие люди, я к вам… привязался. Даст Бог, как говорится, свидимся ещё - мир тесен и шарообразен. Деньги вы обменяли, как я вам говорил?
– Не все, Яша. Вы понимаете…
– Понимаю, - Гурьев кивнул.
– Давайте, сколько есть, вам передадут их после таможни.
– Это… не опасно?
– Вы хотели спросить - надёжно ли?
– Гурьев наклонил голову к левому плечу.
– Как в банке у Ротшильда. Не волнуйтесь, всё улажено. Вот ваши билеты, - он выложил плацкарты и купейные талоны на стол.
– Поезд завтра в половине седьмого с Виндавского.
– Как - завтра?!
– охнула мать Ирины.
– Завтра, - безжалостно и тихо сказал Гурьев.
– Завтра. Весь этот хлам… оставьте, не стоит и одной вашей слезинки, Елена Дмитриевна. Вы знаете и сами - так правильно, только боитесь. Не нужно. И давайте прощаться, что ли.
Они обнялись и расцеловались. У обоих Пташниковых глаза были на мокром месте. Ничего, молодцы, держатся, подумал Гурьев. Сказать, не сказать? Скажу.
– Лихом не поминайте, ладно?
– он кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и растянул губы в привычной улыбке.
– Я понимаю - я совершенно не оправдал ожиданий и надежд, которые вы, скорее всего, на меня возлагали. Сегодня обстоятельства сильнее меня, но так будет не всегда. Обещаю. Иришу берегите, она у вас чудо. Прощайте.
Граница Польша - СССР. Май 1928
Поезд отошёл от станции Столбцы. Пташниковы и Полозов чинно сидели в купе, перебрасываясь ничего не значащими вежливыми замечаниями. Ирина сидела рядом с матерью, бледная, осунувшаяся, но с совершенно сухими глазами. Гурьев прощался с ней без свидетелей, и никто - ни родители, ни Полозов - не могли даже представить себе, где, когда и как это происходило. Константин Иванович, бросая на "жену" украдкой короткие взгляды, мучался от желания высказать слова утешения и поддержки, что вертелись у него на языке, но понимал, что это - последнее из того, чем стоило сейчас заниматься. Стук в дверь прервал его невесёлые размышления.
– Да? Войдите!
– преувеличенно бодро отозвался отец Ирины.
В купе протиснулся незнакомый кондуктор - того, что проверял у пассажиров документы при посадке, Полозов запомнил очень хорошо:
– Доброго здоровьичка, господа, - он немного заискивающе поклонился и улыбнулся, хотя глаза оставались жёсткими, оценивающими. Полозов напрягся.
– Кто здесь будет доктор Пташников, Павел Васильевич?
– Я, - Пташников привстал.
– Вот, велено вам передать, - кондуктор протянул ему перехваченный бечёвкой увесистый пакет и, поднеся два пальца правой руки к форменной
– Счастливого пути, значит, судари и сударыни.
Кондуктор аккуратно затворил за собой дверь, и шаги его в коридоре вагона заглохли, поглощённые грохотом колёс на стыках, - но никто из присутствующих не решался прикоснуться к пакету, словно в нём находилась бомба. Наконец, Ирина выдавила из себя:
– Константин Иванович. Откройте, ради всего святого.
Полозов, обрадованный возможностью хоть что-нибудь предпринять, достал перочинный ножик, разрезал бечёвку и развернул бумагу. И, рухнув обратно на сиденье, весь покрылся красными пятнами, уставясь на пачки фунтов и франков в банковских упаковках. Он даже представить себе не мог, сколько тут может быть денег. И что денег вообще бывает столько. То есть, конечно, теоретически - да, но… Да тут на целый таксопарк наберётся, понял моряк.
– Вот шельмец, - Полозов ошарашенно помотал головой и посмотрел на бледных, как полотно, доктора Пташникова и его супругу. И, осознав, какими аргументами мог воспользоваться сын его погибшего командира для того, чтобы убедить кондуктора пронести через таможню, пограничников и дефензиву [130] , а потом - передать пакет, содержимое которого ни у кого не могло вызвать и тени сомнения, покраснел, как варёный рак.
– Ах, шельмец!
И, встретившись взглядом с "женой", понял - она всё знает. Вот теперь Полозов сделался просто лиловым.
130
Дефензива (польск. defensywa) - контрразведка и политическая полиция в Польше 1918 - 1939. Агенты дефензивы в обязательном порядке контролировали пассажиров и персонал поездов дальнего следования, пересекавших польскую границу с СССР, в обе стороны.
Москва. Май 1928
Гурьев сидел на крыше и смотрел на зарево, поднимающееся над домом на Садово-Самотёчной улице. По лицу его катились слёзы. Звенели пожарные колокола, и слышались автомобильные гудки и заполошный перезвон пожарных колокольцев. Варяг стоял рядом, и на его лицо было просто страшно смотреть.
– Ты знал?
– глухо спросил Городецкий.
– Знал.
– Почему?! Почему, чёрт тебя подери?!?
– Это гири, Варяг. Долг признательности и чести. Когда-то мой дед подарил ему новую жизнь - просто так. Поэтому. Он самурай, и он не мог поступить иначе. И он ничего не сказал мне - ни где, ни когда. Не кори себя. Ни ты, ни я - не в нашей власти предотвратить это. Это - как гнев богов Ямато, Варяг. Никто был не в силах ему помешать. Там могла оказаться хоть дивизия ГПУ - и он прошёл бы через неё, как горячий нож сквозь масло, оставив за собой только трупы. Ты даже не представляешь себе, на что способен Нисиро-о-сэнсэй Мишима-но Ками из клана Сацумото. И это хорошо. Это правильно.
– А ты?! На что ты способен?!
– Надеюсь, я когда-нибудь смогу оказаться достойным его памяти, - с горечью проговорил Гурьев.
– Иди, Варяг. Тебя ждут там. Самое время тебе появиться и стать героем.
– Он и это спланировал?
– Да. Это его гири перед тобой - за то, что ты открыл ему душу. Он знал, что ты будешь в бешенстве, но позже, потом - ты всё поймёшь. И поймёшь, что только так следовало ему поступить. Надеюсь, что ты поймёшь. Надеюсь, он в тебе не ошибся.
– Тебе нужно уехать, - лицо Городецкого немного смягчилось.
– И быстро. Тебя придётся искать.