Наследники по прямой. Книга первая.
Шрифт:
– Как это поможет сохранить твою гармонию?
– Мишима, кажется, как всегда, даже не счёл нужным удивиться.
– Вернёт из Пустоты тех, кого он отправил туда? Ты уверен, что ты вправе мстить? Подумай, в чём его карма. И твоя.
– Что думаешь ты, сэнсэй?
– Я думаю, эта встреча требовалась тебе. Зачем - пока не знаю. Возможно, чтобы напомнить о необходимости соблюдать большую осторожность, чем прежде. И я полагаю, тебе не следует слишком много размышлять о происшедшем. Я вижу в случившемся повод извлечь урок терпения.
– Смириться?
– Нет.
–
– Смирение - плохое качество для настоящего воина. А терпение - хорошее. Правильное. Ты становишься терпеливее, но медленно. Учись, Гуро-чан. Учись.
Я научусь, подумал Гурьев. Научусь обязательно. А потом?!
Москва. Май 1928
Никаких особенных подробностей Гурьев, разумеется, Вавилову не рассказал. Фёдор Петрович почти обо всём сам догадался. Его, рабочего с Трёхгорки, пришедшего в милицию по партийному призыву в июле восемнадцатого, трудно было провести на мякине. Ну, времечко, подумал Вавилов. И вздохнул: он ещё помнил те времена, что по сравнению с нынешними легко сошли бы за вегетарианские. Вавилов покачал снова головой, поднялся, вышел из-за стола, положил руку на плечо Гурьеву, сделавшему попытку встать:
– Сиди, сиди, сынок. Люкс, значит. Понятно.
– Вы не беспокойтесь, Фёдор Петрович. Я, как это называется, завязываю.
– Что так?
– Вавилов остановился, облокотился на половину подоконника.
– Сейчас сделается не до того. А после, полагаю, тем более.
– Увидим, сынок. Увидим.
– Есть просьба, Фёдор Петрович.
– Давай, сынок.
– Моя знакомая. Её отец получил приглашение на работу в Париже. Нужно, чтобы они уехали до того, как всё начнётся. Паспорт поскорее оформить, помочь с формальностями. Это возможно?
– Всё возможно, ежели захотеть, - Вавилов вздохнул.
– Ну и фрукт ты, сынок, ну и фрукт. Это, на самом-то деле, не ко мне, - к Варягу. Он у нас по таким делам большой дока. Я распоряжусь. А что с Полозовым твоим?
– С Полозовым?
– Гурьев, осенённый неожиданной, как электрический разряд, мыслью, улыбнулся.
– Полозов пускай тоже в Париж катится. Нечего ему здесь делать. Наверняка у него тоже с документами дело швах.
– Вот все они так, - Вавилов закурил очередную папиросу.
– Скажи-ка на милость: получается, знали они, что так всё повернётся? Насмерть дрались ведь. Знали, а?
– Никто не знал, Федор Петрович, - тихо проговорил, опуская голову, Гурьев.
– Никто. И вы не знали, и Варяг не знал. А кто знал, тех не слушали. Ни с той стороны, ни с другой. А теперь что ж? Старое чинить - глупо, потому что чинить-то нечего. Осколки какие-то, смешно говорить даже. Новое строить? Так ведь это не стройка вовсе, а подготовка к вселенскому погрому. Неудивительно, что среди людей здравомыслящих так мало желающих принимать в этом участие. Да вы ведь и сами, Фёдор Петрович, - когда остановились
– Что?
– нахмурился Вавилов.
– То самое, Фёдор Петрович. Уедет Ирина, уедет и Полозов - воин теперь из него никакой, туберкулёз - штука препротивная. А нам - оставаться. И вам, и Варягу, и мне. Это же наша страна. А получается, что мы не можем ничего. Ни мыслей никаких, ни планов. С этими - противно. Самим - невозможно. Вот и ерундим, как Варяг говорит, помаленьку. Там жулика прихлопнем, тут рукосуя прижмём. А по-настоящему - не происходит ничего.
– Экой ты скорый, сынок, - усмехнулся Вавилов.
– Людей надо не десяток и не два.
– Нужна концепция. Инструменты. А Варяг думает…
– Варяг неплохо думает, - перебил Гурьева Вавилов.
– Он один, может, и не придумает всего, но все мы вместе - обязательно придумаем. Не может быть такого, сынок, чтобы не придумали мы, понимаешь? Ты ведь правильно сказал, что нам здесь оставаться. Значит, придумаем. А как же иначе?
Москва, Виндавский вокзал. Май 1928
Гурьев отправился встречать Полозова один. Ирина хотела пойти тоже, но Гурьев не согласился: сам. Так будет лучше.
Поезд опаздывал - Гурьеву пришлось ждать около получаса. Когда Полозов, словно юный мичман, спрыгнул с подножки вагона, Гурьев почувствовал в горле комок, который не смог проглотить. И шагнул навстречу.
– Яков Кириллович, голу… - Полозов осекся на полуслове, схватил Гурьева за плечи, тряхнул с неожиданной силой: - Что случилось?! Что случилось… сынок?!
Он только головой покачал в ответ - не мог сказать сразу. Как не смог бы, наверное, сказать такое отцу в первую минуту встречи. Но Полозов понял:
– Что? Что с ней?! Жива?!.
– И, когда Гурьев снова покачал головой, пошатнулся: - Нет. Не уберёг. Прости меня, Кир. Все-таки - не уберёг. Господи, Гур. Я так спешил. Как же это?!
Москва. Май 1928
Они сидели втроём за столом; тонкий фитилёк горел в чашке с оливковым маслом. Перед ними стояла располовиненная бутылка водки, нехитрая закуска да лежала пачка полозовских папирос "Витязь". Полозов курил, не переставая:
– Я помню это кольцо. Как же вы собираетесь искать его, Яков Кириллович?
– Я не собираюсь искать кольцо, Константин Иванович. Я собираюсь искать тех, кто захотел его получить. Найдутся эти люди или человек - найдётся и кольцо.
– Что-нибудь мы уже знаем?
– Мы, - Гурьев посмотрел на моряка и улыбнулся.
– Вы с нами, Константин Иваныч?
– Что же, - Полозов длинно вздохнул.
– Я ведь полагал, что все долги раздал уже. А получается - ещё нет. Значит, живём дальше. Конечно, я с вами, Яков Кириллович.
– Гур.
– Да. Конечно. Так что у нас есть?