Наследники Скорби
Шрифт:
— Повезем в Цитадель. Жилу я ему затворила. Наузы на руках и ногах не дадут убежать. А нам надо еще Вестимцы проверить и через Невежь проехать.
— Невежь? Туда-то зачем? — Тамир прикинул в уме расстояние.
— Там Осененного забрать. Да и по пути поглядим, что к чему.
Когда они увидели привязанного к дереву человека, то так резко натянули поводья, что едва не поставили лошадей на дыбы. Дорога в этом месте делала крутой поворот, за изгибом которого стояли две старые, перевитые меж собой сосны.
Лесана спешилась, а бредущий за Зюлей Белян споткнулся и не удержался на ногах.
Девушка бросилась вперед.
Человек стоял на коленях.
Руки его были заломлены за спину и задраны так высоко, что, вероятно, вывернулись из суставов.
— Милад… — Лесана на нетвердых ногах подошла к мужчине в черном облачении ратоборца. — Милад…
Она узнала его по смоляным, круто вьющимся волосам. А больше ничего от того Милада, которого она помнила — не осталось. На месте левого глаза — кровяная дыра, лицо разбито, нос сломан, губы превращены в запекшееся месиво, отвисшая челюсть перекошена, от передних зубов остались одни осколки. Тело черно от побоев и ран. Но самое страшное… ко лбу воя был прибит оберег. Наговоренный на защиту от Зова кровососа.
— Тамир… — шатким голосом сказала Лесана, отказываясь узнавать в этих страшных останках прежде живого человека, того, с кем ела в темноте Цитадели вяленую рыбу и ворованные пряники.
Колдун встал рядом.
— Чего стоишь? Отвязывать давай. Надо упокоить и похоронить. — Он наклонился, разглядывая тело, а потом сказал: — Убили вчера. И ты погляди, руки до костей обглоданы…
Последние его слова она не дослушала, повернулась к сидящему на земле Беляну, и парень сжался, закрывая голову и лицо руками. Потому что в глазах Лесаны была смерть. И черная жуть, обещающая страдания.
— Стой, — колдун удержал обережницу, — не тронь его. Надо могилу рыть. Дай ему заступ. Пусть работает.
У Беляна дрожали руки, когда он поднимал с земли брошенный ему девушкой заступ. И лицо все ходило мелкой дрожью. Мягкая лесная земля поддавалась легко. Пленник копал яростно и торопливо, боясь оглянуться на двоих Охотников. Страх бился в животе тугим клубком, и сердце колотилось так, что в глазах темнело.
Парень уже по пояс зарылся в землю, когда на него сверху упала тень. Он испуганно вскинулся, щурясь против солнца.
— Это тоже Серый? — спросила она.
Белян сглотнул застрявший в горле комок:
— Я не знаю наверняка… но наши бы не стали… — сказал он.
Девушка наклонилась, сгребла его за грудки и дернула вверх:
— Не стали? НЕ СТАЛИ?
И она трясла пленника, словно тощее деревце.
— Зачем нам?! — испуганно выкрикнул он.
— Лесана…
Тамир отцепил ее от парня.
— Оставь. Он-то тут при чем?
— Мы сторонимся Серого. Он бешеный… Зачем нам Охотники? А он выманивает вас в леса. И оберег этот — нарочно!
— Заткнись и копай, — посоветовал колдун.
Девушка перевела взгляд на спутника:
— Этот
— Его ели, — спокойно сказал колдун, — выцедили до капли. Крови не осталось.
Эти слова упали в тишину леса, и Белян судорожно всхлипнул, уткнувшись лбом в кромку могилы.
Полностью Клёна так и не оправилась. Хотя окрепла. Однако голова часто болела, а к вечеру начинала кружиться. Обережники разъехались, и девушка осталась предоставленной самой себе. Полян отправился в отдаленную весь, откуда прислали вестницу, Фебр повел обоз до соседнего города, Орд приходил с треб поздно вечером, ел и замертво валился спать.
Дни тянулись для Клёны однообразные и монотонные. Она немного округлилась. Зажили синяки и ссадины, и однажды вечером целитель, осматривая ее, заключил:
— Фебр вернется — можно будет тебя к бате отправлять. Теперь доедешь.
Из всего этого Клёна услышала только: "Фебр вернется". И сердце в груди обмерло. А отчего, она не поняла. Вспомнила только, как на вторую седмицу, когда все еще под вечер лежала в полубреду, то забываясь тяжелым сном, то вновь выныривая в явь, услышала разговор обережников.
Ратоборец говорил:
— Надо отправить Клесху сороку. Сказать, что дом разорен, но девочка жива.
— Нет у нас сорок лишних, — угрюмо отвечал Полян. — Нету. Нынче отправишь, а завтра тебя порвут и надо будет воя просить — и что делать тогда?
— Дочь ведь… — мягко напоминал Фебр.
— Вот потому, парень, мы тут и бессемейные все. Крефф твой не дурак, понимать должен. Девка жива. По осени отправим с надежным обозом, тогда пусть и возрадуется. А ныне нету сорок, послания ему сердечные слать. Ежели пойдет торговый поезд какой через Цитадель, можно передать писульку с ратоборцем. А сороками раскидываться нечего.
— Да понимаю все… — вздыхал вой. — Так ведь жалко мужика, дойдет известие, что разорены Вестимцы…
— Жалко. Но девчонка жива, рано или поздно увидятся. Тем радостнее будет.
А Клёна про себя молилась: "Нет-нет, только не отправляйте сороку, не говорите ему…" И слезы душили, вставая у горла, но приходилось дышать ровно, чтобы не выдать себя. Девушка утыкалась головой в сенник, боролась с отчаянием и ничего так сильно не хотела, как навсегда остаться здесь — в Старграде.
И вот, Фебр возвращается. Она ждала его, волнуясь неизвестно чему.
Он приехал под вечер. Клёна сидела на крылечке, подставив лицо заходящему солнцу, и слушала, как квохчут беспокойные куры, гуляющие по двору. В воздухе пахло осенью. Сердце стискивала тоска. Привычно к вечеру болела голова.
Когда ворота заскрипели, девушка не раскрыла глаз — нынче к Орду зачастили с требами, поди, опять пришли за настойкой или припарками какими. Однако стук копыт вырвал ее из задумчивого полузабытья, заставил разлепить веки и увидеть того, кого так ждала все эти дни. Фебр! Ратоборец улыбнулся ей белыми губами: