Наследники Ваньки Каина (сборник)
Шрифт:
«Ведь у нее, наверное, есть муж, дети, — внутренне сжавшись от ожидания тягостной процедуры, размышлял Виталий. — Возвращается она вечерами домой, готовит ужин, кормит семью, давится, как все, в транспорте, выстаивает длинные хвосты очередей в магазинах, а по утрам втискивается в траурное платье и едет решать судьбы неизвестных ей людей, которых она, может быть, никогда больше не увидит. Поставит свою подпись под приговором — и решена судьба на много лет. И опять домой? Неужели она может спать спокойно, неужели ей никогда не снятся лица тех, кого она осудила? Возможно, даже к высшей мере? Ведомо ли ей чувство
Заседатели ему тоже не понравились. Слева от судьи сидел худощавый мужчина с повадками отставного военного и рядами разноцветных орденских планок на сером пиджаке. Справа ерзала в кресле молоденькая девчонка с неестественно ярким румянцем на щеках — от волнения раскраснелась или неумеренно нарумянилась?
— Слушается дело… — глуховатым голосом начала судья, и Манаков опустил голову, уставив глаза в плохо помытый пол.
Зачитывали какие-то бумаги — с точки зрения Виталия, совершенно никчемные, — но его адвокат довольно кивал лысоватой головой, тщательно записывая что-то в блокнот. Бездумно следя глазами за быстрым бегом его шариковой ручки, Виталий вдруг почувствовал, что все происходящее вдруг перестало волновать его. Перегорел?
Судья вела заседание в бодром темпе, словно торопилась поскорее отправить Манакова в отдаленные места, освободив себя, присутствующих в зале и огромный город за его стенами от преступившего закон человека.
Речь прокурора была краткой. Говорил он высоким, звонким голосом любимца учителей, хорошо вызубрившего урок. Глядя поверх голов сидящих в зале, он просил суд назначить Манакову срок — пять лет лишения свободы.
Виталий отвечал на вопросы, особо не задумываясь над тем, как выглядит и что говорит, правильно отвечает или делает себе хуже. Допросили свидетелей, зачитали характеристики и объявили перерыв. Сестра рванулась к барьерчику, отделявшему брата от свободных людей, и милосердные конвоиры дали ей возможность перекинуться с Виталием несколькими словами.
После перерыва заседали долго: выступал адвокат, просивший суд о снисхождении с учетом положительных характеристик подсудимого. Он проникновенно говорил о целях и задачах уголовного наказания, должного помочь осужденному осознать вину и твердо встать на путь исправления.
Судья слушала адвоката с непроницаемым лицом, отставник-заседатель морщился, как от зубной боли, и. слегка массировал кончиками пальцев левую сторону груди. Молоденькая заседательница прижимала ладони к щекам, и видно было, что ей тоже хочется что-то сказать, но она не решается.
Прокурор иронично улыбался, а сестра, по-прежнему сидевшая в первом ряду, внимала адвокату с видом неофита, приобщившегося к истине. У Виталия создалось впечатление, что защитник выступает специально для нанявшей его сестры, честно отрабатывая гонорар, но ни на йоту не веря в действенность своих слов.
Суд удалился на совещание, и Манаков почувствовал себя жутко усталым, вконец опустошенным. Хотелось одного — скорее бы все кончилось!
Приговор слушали стоя. Виталий пытался заставить себя сдержать нервную дрожь, судорожно глотал тягучую слюну.
— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической
До чего же противный голос у судьи. Отчего она теперь совершенно перестала торопиться, хотя за окнами уже синеет вечер и нормальные люди заканчивают рабочий день? Тянет и тянет слова, будто стремясь отдалить момент, когда произнесет:
— К четырем годам лишения свободы…
— Виталик! — Сестра зарыдала в истерике.
Манаков закаменел. В голове вертелись цифры: он пытался сосчитать, сколько же это будет дней, но никак не получалось — мешало нечто непонятное, все время отбрасывавшее его назад, к словам «четыре года лишения свободы». Полторы тысячи дней? Как долго придется жить за проволокой, где свои законы и понятия о целях и задачах наказания, совершенно отличные от писаных на бумаге людьми, никогда не хлебавшими тюремной баланды…
* * *
Этап для отправки в колонию общего режима собрали на удивление быстро. Очередной медосмотр — и вот поздно вечером Манакова вывели и под конвоем доставили из пересылки на глухой, скрытый от посторонних глаз перрончик железнодорожного узла на Красной Пресне. Там уже стоял спецвагон, а с ним другой конвой. Вагон прицепили к нужному поезду, направлявшемуся к Уральским горам, и осужденный Виталий Николаевич Манаков поехал к месту отбывания наказания.
Дорогой, оказавшийся с ним в одной клетушке старый бродяга-алкоголик, делился воспоминаниями об ЛТП, где ему довелось побывать «на лечении».
— Худо, — показывая в жалкой улыбке синеватые беззубые десны, доверительно жаловался он Виталию. — Водочки, знаешь, как хочется? Аж скулы сводит, и дрожишь. А тебя обыскивают, жратву, какая от родни передана, силком отбирают. Голодно. Работаешь частенько по двенадцать часов, а только заерепенился, попробовал права качать, так вгонят насильно двадцать кубиков сульфазина и «задеревенел». Не приведи господь, так лечиться. Выходных, почитай, и не бывало, а вечером, того и гляди, на «продленку» погонят, то бишь на сверхурочные. Но денежек, какие ты заработал, если начальство прижало задницей картотеку и «сидит» на ней, и не думай потом получить!
— Но там же не тюрьма? — удивился Манаков.
— Не тюрьма, — горестно вздохнув, согласился бродяга, — однако, иные ЛТП похуже, чем крытки.
— Чего? — не понял Виталий.
— Крытка — тюрьма значит, — с усмешкой пояснил невольный попутчик. — Ты лучше скажи, чего делать умеешь? Без рукоделия, парень, в зоне худо. Я вот, к примеру, раньше художником по металлу был, потому надеюсь нормально пристроиться. Чеканку отобью для клуба или начальника отряда, замполиту помогу стенгазетки нарисовать на три года вперед. За это мене и пачка чайку перепадет, и сигареток дадут.
— Ничего не умею, — отвернулся к решетке двери Манаков.
— Худо, — опять вздохнул бродяга, устраиваясь подремать…
В зоне опять медосмотр, неизбежный изолятор — для карантина. Холодно, голые, давно не крашеные стены, остывший суп из вонючего сала, который хочется выплеснуть в парашу, но приходится есть, чтобы не потерять силы. Изучение правил внутреннего распорядка учреждения, тоска, бессонные ночи, заглядывающие в узкое, зарешеченное оконце чужие колючие звезды и злобный лай сторожевых собак.