Наследники Ваньки Каина (сборник)

Пикуль Валентин Саввич

Все, завтра кончится этот кошмар, когда на улице минус тридцать, а в производственной зоне гуляют злые сквозняки, но санчасть не освобождает от работы, если у тебя нет температуры «тридцать восемь», и ни одного санинструктора в отряде. Перестанут делать замечания за плохое пение в хоре, да еще материть при этом. Брань, конечно, на вороту не виснет, а петь он с детства не умеет. Но кого это интересует? Отрядного, капитана Михалева? Черта с два!

Прощай принудительная утренняя гимнастика в любую погоду, хождение строем, никогда не открывающиеся одновременно двери, хмурые контролеры, зануда замполит, хитроватый «кум» — оперативник,

недоступный начальник колонии, соседи по бараку, обрыдшие нары и въевшийся во все поры запах свежих стружек в производственной зоне. Так и чудится, что целыми днями не ящики там сколачиваешь, а ладишь коробочку для себя.

До утра Анашкин пил чифир с приятелями и говорил, говорил без умолку — не так, как для потехи заставляют по ночам говорить разных додиков, принуждая рассказывать во всех подробностях о связях с женщинами, — а хмелея от собственных речей и близости желанной свободы. Пусть все завидуют ему, как он недавно завидовал другим, справлявшим праздник последней ночи в зоне, если, конечно, это тайное пиршество можно назвать праздником. Он теперь выше всех, остающихся здесь; он отбыл свой срок и выйдет завтра за ворота.

Утром, чуть пошатываясь от усталости, Григорий пришел в сопровождении контролера в клуб. Предстояло переодевание в цивильную одежду. Получив свои вещи, присланные из следственного изолятора, Анашкин придирчиво осмотрел их: взяли его милиционеры осенью, а сейчас поздняя весна, тепло — и куртка не нужна. Он аккуратненько свернул ее — свое ведь добро, не дядино. Переодевшись, потоптался на месте и, пройдясь туда-сюда между рядами стульев, решил — сойдет. Брюки нормальные, только слегка помяты, воротник рубашки можно не застегивать.

Провели к начальнику колонии. Он подал Анашкину руку, предложил присесть и сухо осведомился о планах на будущее. Опустив голову и глядя в пол, чтобы не встречаться взглядом с начальником — средних лет седоватым майором, — Григорий буркнул, что намерен поехать домой, в Москву. Там у него есть тетка. Да, конечно, гражданин начальник может ни минуты не сомневаться — сразу по приезде Анашкин отправится в отделение милиции и подаст документы на прописку, а как только получит заветную красную книжицу, тотчас пойдет устраиваться на работу. И урок, полученный по собственной глупости, он тоже никогда не забудет. Как говорится? «на свободу с чистой совестью».

Сказав это, Гришка понял, что несколько переборщил — майор недовольно поджал губы.

— Не паясничайте, Анашкин, — вздохнул он, — вам, теперь действительно надо хорошенько подумать, как жить дальше.

Потом майор долго наставлял выходящего на свободу осужденного. Ворона теребил лежавшую на коленях куртку и молча слушал, в нужных местах привычно кивая в знак согласия.

Наконец, распрощались. С чувством облегчения Анашкин отправился в канцелярию — получать билеты и деньги на дорогу. Там же предстояла и другая приятная процедура — оформление перевода заработанных в зоне денег на книжку в Сбербанк по месту будущей прописки.

«Общаковой кассы» — подпольного банка осужденных, создаваемого в целях оказания помощи освобождающимся и поддержания заключенных, — в зоне не было: администрация твердо следила за тем, чтобы не возрождались старые воровские традиции. Поэтому деньги — это дело, на первое время хватит.

Но вот и эта процедура закончена. Сунув в карман документы, Ворона обвел глазами стены канцелярии,

казенные портреты на стене, столы с бирками инвентарных номеров, стандартные металлические шкафы и усмехнулся — все, прощайте, отмучился Григорий Елизарович Анашкин. Теперь выйдет отсюда уже не гражданин, а товарищ Анашкин, имеющий право избирать и быть избранным, вновь располагающий собой по собственному усмотрению и вольный принимать любые решения в отношении своей будущности.

Выводил его к проходной отрядный — капитан Михалев, донельзя опротивевший Гришке за время отбывания срока. Но провожатых к свободе здесь не выбирают, и пусть капитан откроет ему заветные ворота в рай. Капитан шагал к проходной неспешно, поскрипывая разношенными сапогами, в которых ходил зимой и летом. Шагал, сохраняя на лице невозмутимое выражение, но, дойдя до первой внутренней двери проходной, обернулся:

— Все, Анашкин, прощаемся. Надеюсь, навсегда?

— Все, — согласился Григорий, — прощайте…

В душе он пожелал капитану того, о чем не мог сказать вслух, но душа требовала, и он мысленно высказал Михалеву все, что о нем думает. Хорошо еще, отрядный не экстрасенс, о каких пишут теперь в газетах. Правда, заметив какую-то тень, мелькнувшую в глазах Анашкина, капитан на мгновение задержал его руку в своей, и это мгновение показалось Вороне вечностью.

Последняя мелкая формальность — и открылась другая дверь. Прищурившись, как от яркого солнечного света, Анашкин шагнул за порог и остановился на крылечке перед тремя щербатыми ступеньками, не решаясь спуститься. Какой он будет, его первый шаг по вольной земле?..

Глава 3

Ужинали, как всегда вдвоем. Приняв поданную женой тарелку, Михаил Павлович благодарно кивнул и, не отрываясь от газеты, начал есть тушеное мясо. Лида положила себе и уселась напротив.

— Ты бы хоть дома поел спокойно, — попросила она.

— Да… — Котенев раздраженно отбросил газетный лист. — Пишут, пишут, когда в стране не хватает самых элементарных вещей!

Лида не ответила. Конечно, муж как всегда, прав — плохо в детских домах, плохо с продуктами, устанешь перечислять, с чем плохо или недостаточно хорошо… Но, честно говоря, мысли ее были заняты другим. Она видела, чувствовала, знала, что муж ее, утратив надежду иметь детей, замкнулся, перестал об этом говорить и постепенно отдалялся от нее. Прежних отношений не было. Была привычка и привычное раздражение. Тягостно… А еще сидит занозой другая боль — брат Виталий. Случившееся Лида считала трагическим стечением обстоятельств и не могла примириться с услышанным на суде — нет, ее брат — не такой!

Глядя, как Михаил размешивает в чашке сахар, Лида сказала:

— Вчера Виталик письмо прислал. — Сказала и напряглась, ожидая ответной реакции мужа.

— Что же он пишет? — иронично хмыкнул Котенев. — Дают ему, наконец, свидание? Поедешь? Только скажи заранее, я позвоню, закажу билеты.

— Нет, свидания ему по-прежнему не дают, — Лида почувствовала, что начинает заводиться: почему Михаил иронизирует? Он равнодушен к ее страданиям, равнодушен к несчастному Виталию. Какая жестокость! — Я столько раз тебя просила, умоляла. — Губы ее начали кривиться и дрожать, хотя она старалась сдерживаться, — Неужели ты не можешь ему помочь? Или не хочешь? Сейчас даже церковников пускают в тюрьмы, проявлять милосердие к несчастным…