Наследники

Авилова Лидия Алексеевна

— Жарко! — говорил Маров, растягиваясь на траве в тени молодой берёзовой рощи. — Поспать бы теперь, да горе в том, что больше 12-ти часов в сутки я спать не могу.

— Этот дурак Дима, пожалуй, не найдёт меня здесь, — тоскливо проговорил князь Андрей, тоже усаживаясь на траву и прислоняясь головой к стволу дерева.

— А зачем вам Дима? — удивлённо спросил Маров.

— Он обещал парочку сельтерской достать и принести. После вчерашнего до сих пор опомниться не могу!

— Хе, хе, хе! — сочувственно рассмеялся

Вадим Петрович. — Где же это вы так, князь?

— Да хутор тут один… Отец меня на ревизию посылал. Управляющий, очевидно, мошенник и жена у него похожа на лягушку, но настойки и наливки прекрасные. Я подозреваю, что они меня нарочно… того… Ну, да к чёрту!

Маров продолжал смеяться, и маленькие заплывшие глазки его весело искрились.

— И что же? Всё в порядке оказалось? — спросил он.

— Всё в порядке, — лениво улыбнулся князь. — Ведь вот чёрт, — заговорил он добродушно, закидывая свою красивую голову, — дома сидеть нельзя: сейчас или мать, или отец… Хоть бы к себе позвали, если нужно, а то ко мне в комнату приходят и уж тут от них не скоро отделаешься. Сидели бы у Веры.

— Вера Ильинишна что-то грустна, — заметил Маров.

— Вера меня бесит, — сказал Андрей. — Как вы думаете, вы там с ними часто… выйдет она за Гарушина?

Маров насторожился. От любопытства лицо его дрогнуло, но он овладел собой и ответил совершенно спокойно:

— Трудный вопрос, князь. Особенной симпатии к господину Гарушину княжна не питает. Это ясно.

— Ну, что ещё там… симпатии! Вера дурна и, кажется, уже немолода. Не за таких ещё выходят, если нужно.

— Да… если нужно… — повторил Маров, пытливо вглядываясь в лицо Андрея.

— Счастье Вере! — со вздохом заметил Андрей. — Да она глупа! Она не сумеет забрать в руки его состояние. Куда ей!

Маров молчал. Он глядел теперь в небо, и ласковая усмешка бродила по его жирному лицу.

— А знаете, князь? — наконец, сказал он.

— Ну, не знаю.

— Княжна не пойдёт за Гарушина.

— Как не пойдёт? — встрепенулся Андрей. — А как же долг? Да это что — долг! А вообще, наши дела — швах. Папахен и мамахен не стеснялись, в своё время, мне тоже зевать не приходится… Не я пропущу, они пропустят. Нет, она пойдёт… Разве что она влюблена? В Листовича?

— Листович женится на Ане, — уверенно заявил Маров.

— Аня недурна, — равнодушно заметил Андрей.

— Да, женится, — задумчиво продолжал Вадим Петрович. — И к чему это люди женятся? Глупость одна! Не женитесь, князь!

— Ну, вот! Нашли дурака! — сонно ответил Андрей.

— А как вы думаете? Долго ли? Вот, например, я…

— Что же вы? Разве вы женаты?

— Женат, батюшка, женат. Самым законнейшим образом женат.

— Вот чёрт! А я не знал. А что же ваша жена? Умерла?

— Зачем умирать? Жива! Только мы с ней, так сказать, разошлись характерами.

Я на неё не сержусь. Она там где-то, а я вот здесь. Какой я ей муж? Если муж, так корми её. А меня, голубчик князенька, самого люди кормят, и я этим горжусь: значит, не совсем я ненужный человек, ещё годен кое на что. Вот я думаю, князь, что, если бы музыки на свете не было, стоило ли бы жить? Конечно бы, не стоило.

— А ещё холеры боитесь! — напомнил Андрей.

— Привычка, князь! Прижился, приспособился. Умирать страшно, а жить…

— Ничего не страшно! Когда я пьян, я ничего не боюсь. Отчего не боюсь? Потому что не рассуждаю. Не надо рассуждать, тогда всё просто: и жить, и умереть.

— Прекрасная философия! — радостно вскрикнул Маров. — Князь! Вы философ.

Андрей лениво пожал плечами.

— По-вашему и это философия, — сказал он, — а по-моему, так вообще никакой философии нет, а есть одна ерунда.

— Ну, вот! Сам сказал в сад, а сам ушёл, — послышался звонкий голос Димы.

— Принёс? Молодец! — радостно встрепенулся Андрей. — Давай сюда. Меня кто-нибудь спрашивал?

— Мама спрашивала… Я сказал, что ты с приказчиком в поле уехал. Папа нездоров, голова болит.

— Никто тебя не заметил с бутылками?

— Никто! Разве я когда-нибудь попадусь?

— А то нет? — раскупоривая воду, спросил Андрей.

— Конечно, нет. А ты, Андрюша, за это позволь мне взять у тебя папирос? Ну, право… Ну, что же, если я уже привык? Можно?

Дима просил, и его нежное ещё, почти детское личико принимало трогательное, умоляющее выражение.

— Ну, ладно! — согласился Андрей. — Но, если попадёшься с курением, помни: я тебе ничего не давал.

— Знаю! — весело крикнул мальчик и убежал.

X

В доме отца Александр Петрович почти всё время лежал на софе с книгой или газетой, очень много ел, но больше всего скучал. В деревне он никогда не жил подолгу, и тихая монотонная жизнь совсем не отвечала его вкусам. Особенно раздражительным становился он после того, как лакей подавал ему привезённую почту. Он озабоченно пробегал письма, а в газетах останавливался только на отделе биржи и затем на отчётах о летних петербургских увеселениях. Лицо его вытягивалось и глаза становились совершенно мутными.

— Что? Опять нездоров? — спрашивал его отец слегка насмешливо.

— Нет, здоров, — вяло отвечал он.

— То-то. А я уж думал опять желудок. Как? Что?

— Ничего. Мне, знаешь, надоела вся эта церемония. У меня есть дело, а я живу здесь, в этой глуши, куда и газеты-то приходят только на третий день.

— Но у тебя отпуск.

— Ты отлично понимаешь, что я говорю не о службе. У меня другие дела.

— Любопытно знать! — прищуриваясь, спросил Пётр Иванович. — Не секрет?