Наследство последнего императора
Шрифт:
– Гражданка Свиридова! – сказал один из них. – Или, может, не гражданка, а госпожа? Следуйте за нами, вы арестованы.
– Ордер? – равнодушно спросила она.
– Смотрите, грамотная! – удивился чекист. Он поднес к ее глазам бумажку с плохо читаемым машинописным текстом, бледным штемпелем и размашистой подписью: «комиссар В. В. Яковлев».
Ей разрешили одеться, причем никто из них даже и не подумал выйти из комнаты или хотя бы отвернуться. Мало того: напряженно держали под прицелом четырех стволов.
Вышли во двор. У ворот ждал извозчик в коляске на резиновом ходу.
– На
«Значит, в чека. Что ж, посмотрим, как у них там расстреливают», – равнодушно подумала она. Смерти она не боялась уже очень давно.
Лихач остановился на углу Гороховой и Адмиралтейского проспекта. Чекисты, крепко держа Новосильцеву за локти с обеих сторон, поднялись вместе с ней на третий этаж по крутой лестнице черного хода, где на каждой площадке стояли вооруженные матросы или солдаты.
По узкому коридору – двоим едва разминуться – провели арестованную к дальней двери, по обеим сторонам которой стояла охрана, тоже матрос и солдат. Главный конвойный вошел первым, и она услышала, как он докладывает:
– Товарищ комиссар, арестованная Мария Свиридова доставлена!
– Введите! – приказал глубокий мужской бас.
Ее ввели в комнату, где за большим столом, покрытым черной кожей, сидел офицер в полевом кителе без погон и двумя портупеями параллельно вдоль плеч, как у белых офицеров, а не крест-накрест, как нынче носят красные командиры. «Как написали бы в романах, лицо палача не было лишено приятности, – отметила Новосильцева. – Интересно, он сам будет меня расстреливать или поручит матросам?»
В лице комиссара, действительно, не было ничего зловещего. Простой русский офицер, лет сорока пяти, светловолосый, с темной аккуратной интеллигентной бородкой. В штатском его можно было бы принять за земского врача.
– Свободны! – приказал он конвойным. И обратился к Новосильцевой: – Садитесь, Евдокия Федоровна.
– Меня зовут Мария Ивановна Свиридова, мещанка из Череповца. У вас мой паспорт.
– Да, я знаю, что из Череповца, – кивнув, согласился офицер. – Но вашего паспорта у нас нет. Его украла у вас ваша квартирная хозяйка – алкоголичка Отползант. Когда у нее кончились ваши деньги, которых ей хватило лишь на два дня пьянства, она ваш паспорт продала. А потом и вас. Нужно сказать, мне очень повезло. И вам тоже, – добавил чекист.
– Да, – ядовито согласилась Евдокия. – Нам с вами очень повезло. Особенно мне. Ведь только здесь я могу найти защиту от контрреволюции, бандитизма и саботажа.
– Верно, – подтвердил офицер. – Евдокия Федоровна… – в раздумье добавил он.
– Я не Евдокия Федоровна! – раздраженно возразила Новосильцева. – Я же ясно вам сказала: Мария Ивановна…
– Да-да, Свиридова, мещанка из Вологды… – согласился чекист.
– Из Череповца!
– Да ведь все равно – Череповец, Кострома, Вологда – не имеет значения.
– Но я не имею чести знать вас, – сказала Новосильцева. – Я очень хочу знать имя человека, который вытащил меня, больную, из постели и сейчас собирается отправить на расстрел. Ведь именно этим вы здесь занимаетесь?
– Да как сказать… Всем понемногу.
Он встал и открыл дверь.
– Караульный!
Вошел матрос.
– Пожалуйста, товарищ… товарищ… Как ваша фамилия?
– Энгельс, – подсказал матрос.
– В самом деле? – удивился комиссар Яковлев. – Я почему-то думал, что ваша фамилия Распутин – как у этого… у старца.
– Это вчера у меня была такая фамилия, – пояснил матрос. – И кто ни слышит, сразу спрашивает – родственник ли Григорья Ефимыча, который царицку-то пользовал. Надоело, товарищ комиссар! С сегодняшнего у меня другая фамилия. Документы уже справляют.
– Что ж, замечательно! – обрадовался Яковлев. – Товарищ Энгельс, принесите, пожалуйста, чаю… Еще там что-нибудь, если найдется – для гражданки.
Через минуту матрос Энгельс принес два стакана с жидкостью странного розового цвета и к нему крошечный кусочек сушки.
– Чай морковный – прошу извинить, – сказал комиссар. – В Петрограде голод.
– Слышала, – с иронией отозвалась Новосильцева.
– Голод в Москве, Иванове, Вологде, Мурманске… Даже на Дону голод. А ведь там и на Волге амбары ломятся от хлеба. Берите, пожалуйста, это… Не птифур, конечно. Его, наверное, просто так, без предварительной обработки, раскусить будет трудно. Макайте, пожалуйста, в чай.
Она макнула, подождала, пока сушка впитает розовую жидкость, и деликатно откусила самую крошку. Жевала медленно и тщательно, помня первое правило йоги: твердую пищу – пить, жидкую – жевать. Так можно насытиться коркой хлеба на целый день.
Комиссар еще походил молча по комнате, потом остановился и, чуть склонившись к Новосильцевой, тихо сказал:
– Сашу… Александра Васильевича предали. Я не успел его предупредить и спасти. Вам, Евдокия Федоровна, фамилия Стоянович о чем-нибудь говорит?
13. КУЛИКОВСКАЯ-РОМАНОВА В СМОЛЬНОМ ИНСТИТУТЕ
– Я вас поняла, господин мэр, – сказала Куликовская-Романова и с усилием выбралась из узкого кресла, поставленного впритык к огромному рабочему столу Собчака. Это было специальное кресло. Оно было уже обычного, ножки его были укорочены сантиметров на десять-пятнадцать. Поэтому мэр, сидящий за своим необъятным столом, всегда возвышался над посетителем, что, по замыслу новых психологов Смольного, должно вызывать у просителя подсознательное желание ни в чем не перечить хозяину кабинета. И даже если среди посетителей попадался человек, психологически сильный, все равно, он скоро чувствовал себя неладно и старался поскорее уйти.
Собчак торопливо вскочил, подошел к гостье, изящно склонился, чтоб поцеловать ее руку, но Куликовская-Романова вовремя отступила на шаг.
– Не могу от вас скрыть, – сухо добавила она. – Я разочарована. Мне предполагался любой результат нашей встречи, но не такой. Мне до этой минуты казалось, что дело, о котором я хлопочу, меньше всего носит частный характер. И Петербург, его градоначальники должны быть заинтересованы в нем больше, чем я, – она говорила по-русски с едва заметным «дореволюционным» акцентом.