Наследство последнего императора
Шрифт:
Собчак тут же позвонил Старовойтовой на ее «мотороллу» – тогда сотовый телефон был редкостью и роскошью. Почти тридцать минут он разъяснял Старовойтовой, что он, действительно, всего лишь не очень удачно пошутил и просит у нее прощения – готов даже стать на колени. Но она заявила, что Собчак разоряет ее разговором по мобильнику, и отключилась.
Так в отношениях двух «демократических харизм», как их называла пресса, образовалась трещина. Она неуклонно расширялась и, наконец, превратилась в пропасть и нанесла огромный вред святому делу демократизации. Но восстановить прежнее было уже невозможно. Да в то время и самой Старовойтовой стало уже не до выяснений, кто кого первым назвал гусаком. Она постепенно стала отходить от политики и все больше погружалась
С первой же минуты Собчак испытал к своему помощнику непереносимую брезгливость. Но делать нечего: как потом он выяснил, парня Старовойтовой сосватал сам Костиков, пресс-секретарь президента Ельцина. Придется потерпеть, пока не подвернется удобный повод убрать этого юного педераста из Смольного. Достаточно того, что они уже захватили Кремль, полезли в аппарат Верховного Совета России, начинают командовать большой прессой. Теперь им понадобился Питер, и они постепенно они прибирали к рукам Ленсовет. На какое-то время Собчак их остановил, подсказав Лизунову, чтобы милиция провела акцию устрашения. И через несколько дней весь город, прильнув к телевизорам, видел, как милиция брала одного из самых заметных демопедерастов – депутата Левашова, которому прямо под телекамерами, на его рабочем месте, надели наручники, торжественно вывели из Мариинского дворца и затолкали в милицейский форд [62] . Следствию удалось предъявить Левашову обвинение в совращении малолетних и посадить на шесть лет.
62
Реальный факт.
Юрист Собчак прекрасно понимал, что там, где внедрился хоть один педераст, скоро появятся другие. В этом смысле они представляют собой самое опасное сообщество. Автомобильный король и юдофоб Генри Форд считал их даже опаснее еврейских расистов. Потому что евреи, захватывая то или иное жизненное пространство, исходят, как правило, из чувства долга перед соплеменниками, из любви к своему народу и ответственности за его будущее. В этом и есть секрет их исключительной национальной солидарности и сплоченности. Каждый еврей с детства усваивает важнейшую истину: не может быть большего преступления, нежели отказ в помощи собрату. Нормальный еврей, которому чужды расовые предрассудки, тем не менее никогда не скажет о своих: «Народ». Он непременно скажет: «Народ мой!» И скажет это с любовью и гордостью. Еврейский национализм не может вызвать у других националистов, в том числе и русских, ничего, кроме чувства уважения и желания видеть и у своего народа такое же качество.
Напротив, у педераста никаких моральных принципов нет и быть не может. Вполне объяснимо. Гомосексуалистов обоих полов не интересует продолжение себя самого в будущих поколениях. Это не входит в систему их этики. Они живут только ради самоудовлетворения. Такие понятия как «народ», «нация», «государство», «будущее» для них лишние, им нет места в зримом мире педераста.
Ни одно нормальное государство не подпускает педерастов к государственной службе, особенно, к дипломатии, разведке, армии и к репрессивному аппарату. Ибо педераст – предатель по определению. Свой брат-гомосек даже из враждебного для его страны государства ему роднее и ближе любого соотечественника. Но уж если гомо пролезает туда, где его не должно быть, то страх разоблачения у него настолько силен, что готов на любую подлость и предательство. Кстати, советская разведка, как и спецслужбы других стран, всегда использовала гомосеков, своих и заграничных, исключительно продуктивно. Самых знаменитых ныне шпионов, работавших на ответственных постах в ЦРУ, ФБР и Си-ай-си и в других спецслужбах, КГБ сумел легко завербовать только потому, что они были тайными педерастами.
Очень скоро мэр убедился, что новый помощник попросту шпионит за ним. Парень совал нос даже в те дела, куда квалифицированный референт если и полезет по необходимости, то сделает
– Слыхали? – возмущенно спросил помощника Собчак. – Она разочарована!
– Да, слышал, – парень тут же попал в ловушку. – С ума сошла, старая стерва.
«Это ты, субчик, с ума сошел! – мысленно отметил Собчак. – Вот и выдал себя: подслушиваешь уже прямо через селектор. А скажи-ка мне, девушка Ира, на кого ты же ты все-таки еще работаешь, кроме Костикова?»
Задумавшись, Собчак отвернулся от Иры и уставился затуманившимся взглядом в окно. Возникла тягучая неловкая пауза.
– Совершенно спятила, – повторил помощник. Он не умел собой владеть и не выдерживал долгих пауз в разговорах, что Собчак справедливо расценил, как решающий признак профессиональной непригодности. И мэр при каждой возможности старался поддерживать в своем референте состояние подсознательной тревожности, надеясь, что парень когда-нибудь неосторожно раскроется. Но ничего определенного пока Собчак для себя не выяснил и поэтому предположил, что, что парень приставлен к нему исключительно для отвода глаз. Точнее для прикрытия кого-то другого – главного шпиона.
Однажды мэр прямо спросил у Степашина, нового начальника новой тайной полиции, возникшей на руинах КГБ и получившей название ФСК – федеральная службы контрразведки, есть ли в Смольном его люди. Степашин горячо отрицал даже теоретическую возможность того, что в окружение Собчака внедрен хоть один «фискал». Такой ответ Собчаку не понравился, хотя он и не особенно рассчитывал услышать правду: кто же, в самом деле, станет выдавать свою агентуру? Хотя… может, и не врал Степашин. Особенно, если учитывать, что главный «фискал» Питера – новичок в делах спецслужбы. Его, вчерашнего мелкого партийного функционера пожарной охраны Собчак сам перетащил в Ленинград. Но мэр сознавал и другое: любой начальник спецслужбы, получив в руки фантастическую силу власти, рано или поздно начинает свою игру. От его возможного предательства не давало гарантий даже наличие общего врага – недобитых коммунистов и подрастающих националистов, которых демократическая власть бережно взращивала и умело культивировала, поддерживая оппозиционеров в том состоянии, когда они вроде и существуют, но никакой опасности для режима не представляют. Без этих «врагов» деморежим в России продержался бы недолго.
– А кто она такая, эта Куликовская? – воскликнул Ира, снова не дождавшись реплики босса. – Вы думаете, Анатолий Александрович, она действительно жена царского племянника?
– Вдова… Давно уже – почти три года… – грустно поправил его Собчак. – А чья же?
– Неизвестно чья. Так вот – просто неизвестно! – ответил Ира. – Я специально занимался этим вопросом. Целый месяц.
– И это занятие не помешало вашей основной работе? – заботливо спросил мэр.
– Ну что вы! Нет. Я все делал на работе, – уверенно ответил помощник.
– И к чему же вы пришли? Чья она жена?
– Вдова, – теперь поправил шефа Ира.
– Да-да, вдова. Спасибо. Так чья?
– По-английски это называется bastard! – сообщил Ира.
– И что это значит?
– Ублюдок.
– Надо же! – удивился Собчак. – Как вы, однако, языками владеете… Но муж Куликовской-Романовой, насколько я помню, был рожден в законном браке. Значит, ваше определение, так сказать, хромает. Я тоже занимался этим вопросом, если вы, конечно, не против, – скромно сообщил мэр.
– Ну да! – Ира нисколько не смутился. – Конечно, не против. Но я дошел до того, что она не великая княгиня, потому что ее свекруха, сестра царя Николая, вышла не за такого же князя, а за простого полковника. Есть сведения, что она познакомилась с ним в пивном баре.
– Вот так-так! Неужели в пивном баре? – изумился Собчак. – Это где же такие пивные бары были в семнадцатом году для членов царской семьи?
– Где-где… Везде – на каждом шагу! – пояснил Ира. – Это уже при советской власти пивных баров не стало. Так что эта Куликовская – никакая не великая княгиня!