Наследство разоренных
Шрифт:
— Где пуховка из моей пудреницы? — недовольно повернулся Джемубхаи к дамам семейства Пател, раскинувшимся на покой в тени веранды.
— Что? — поднялись и повернулись в его сторону головы.
— Кто-то тут рылся…
А кто, собственно, там не рылся, в этих безделушках? Их представления о частной сфере оказались далекими от представлений иностранца, но при чем тут воровство?
— Что ты потерял?
— Пуховку.
— Это что такое?
Он попытался объяснить.
— А для чего же это такая штуковина служит, баба? —
— Розовая и белая? И ты это кладешь на кожу? Зачем?
— Какая, какая? Розовая?
— Розовая… Хм…
— Что с твоей кожей, сынок? — забеспокоилась мать.
— Ха-ха-ха, — засмеялась сообразительная сестра. — Мы тебя послали далеко-далеко, чтобы ты стал джентльменом, а ты превратился в леди, ха-ха-ха!..
Смех отзвучал, но напряжение не спало. Из ближних и дальних домов клана Пател посыпались родственники. Какас-какис, масас-масис, фуас-фоис…Кошмарные детишки кошмарных родителей, один к одному, напоминавшие многоножек-многоручек, копошащихся в пыли, вопящих на многие голоса, стопопые-стоголосые. Кто что у кого украл? Клара кораллы? Карл кларнет?
— Его Павдарр Пафф пропал! — провозгласил глава семейства, серьезно опасаясь, что пропажа таинственного артефакта скажется на служебной деятельности сына.
Никто не мог выговорить «powder-puff» на приличном английском, а в гуджарати точного соответствия для обозначения пропажи не обнаружили. Пропажу Павдарр Паффа, напоминающего звучанием какое-то блюдо парси,восприняли серьезнейшим образом.
Из буфета вытащили все содержимое, перетряхнули каждый хранившийся там предмет, тщательно осмотрели уголки, проинспектировали коробочки, чайнички и кастрюльки; перерыли все его костюмы, заглядывали даже в оперные бинокли, приближавшие к Джемубхаи белые и розовые пачки и худосочные нижние конечности балерин, мелко семенивших по сцене в «Жизели», а также более аппетитные кондитерские декорации этого балетного действа.
И никакого Павдарр Паффа! Ни в кухне! И на веранде ни следа!
Мать допросила родственников.
— Ты его видел?
— Кого?
— Павдарр Пафф.
— Бахудур Бааф? Какой такой Бахудур Бааф?
— Кожу защищать.
— Кожу… От кого защищать?
И снова череда объяснений.
— Белый и розовый!.. Зачем?
— Что вы вообще знаете! — возмущался Джемубхаи. — Невежественные воришки!
Он-то воображал, что они переполнятся почтением перед тем, кем он стал, в кого вырос, а они… они смеялись!
— Ты наверняка что-то знаешь, — обратился судья наконец к Ними.
— Не видела я его. Зачем он мне?
Сердце ее неспокойно стучало под двумя бело-розовыми лавандовыми грудями, под вернувшейся с мужем из Англии пуховкой.
Выражение лица жены ему не понравилось. Проконсультировавшись
И, уже отворачиваясь, он заметил…
Что-то белое и розовое в щелочке между крючками.
— Др-рян-н-нь! — завопил он и вырвал из ее опечаленной груди, как смешной странный цветок или как погибшее сердце… свою законную пуховку.
— Кровать сломаете! — заскрипела древняя тетка, заслышав возню в комнате. Все захихикали и закивали.
— Она скоро устроится поудобнее, — комментировала звуки другая старая карга. — Энергичная девушка. Электрическая девушка.
В комнате, очищенной от всех, кто в ней спал ранее, гневный Джемубхаи с лицом, пухлее найденной пуховки, хватал свою жену.
Жена не давалась. Увертывалась и вырывалась.
Гнев его вспухал. Воровка. Они смеялись над ним. Из-за нее. Из-за неграмотной деревенщины. Он снова схватил.
Она вывернулась и бросилась к двери.
За ней!
Дверь заперта.
Она еще раз дернула за ручку.
Не поддается.
Тетушка заперла дверь снаружи. На всякий случай. Все эти истории о сбежавших невестах, иногда и о сбежавших мужьях… Позор-позор-стыд-позор семье.
Он направился к ней с физиономией убийцы.
Она — к окну.
Он преградил ей дорогу.
Не размышляя, она схватила со столика пудреницу и швырнула ему в лицо, с ужасом и решимостью…
Пудреница раскрылась, пудра взметнулась, осела…
Весь в пудре, напоминая опереточное привидение, он рухнул вместе с нею на пол, подмял под себя. Ярость смешалась с похотью, все покрыло медленно опускающееся облако пудры, его расцвеченный изнутри черным и синим, снаружи белым и розовым член рванулся в атаку и немилосердно врезался в поверженную жертву.
Облаченный в дхоти иссохший, пожилой дядюшка, прильнувший очками к щели в стене, ощутил пониже пояса эмоциональный подъем и несолидно запрыгал по двору.
Джемубхаи обрадовался возможности спрятать свою неопытность и неотесанность за пеленой ярости и ненависти. В дальнейшем он не гнушался маскировать этими и иными высокими чувствами, эмоциями, мотивами свою служебную некомпетентность. Но гротескность, пародийность процесса произвела на его чуткую натуру ужасающее впечатление. Уродливые волосатые органы, похожие на страшные раны, грыжи и опухоли, на синяки и ущемления… судорожные движения, смахивающие на подергивания агонизирующего… какая-то механическая насосно-поршневая возвратно-поступательность… вонь выделений из пор, желез и внутренних органов… все это выворачивало наизнанку его чувствительную, цивилизованную натуру.