Насвистывая в темноте
Шрифт:
— Итак, — сказала Тру, придерживая велосипед ногой и прикуривая «L&M» из новой пачки, которую стянула у Питерсонов, — Генри и Салли на дереве сидят. Ц-е-л-у-ю-т-с-я. — Ее лицо осветилось пламенем спички. Так я и знала, что она заговорит про Генри, потому что он первой протянул мне стакан. Тру знаменита тем, что никогда ничего не упускает из виду. — А раз им хочется любить, тогда нам надо их женить…
Я остановилась и, протащив ленту с надписью ЧЕМПИОН через голову, нацепила ее на Тру, потому что сестре это важнее, чем мне, и еще — тогда она перестанет распевать свою дурацкую песенку. Но, по большому счету, я сделала это, потому
Тру погладила ленту, еще раз выдула сигаретный дым и сказала:
— Знаешь, Сэл? Ты самая лучшая старшая сестра на всем белом свете, и не забывай…
Тут из кустов выпрыгнуло что-то, и Тру растянулась на тротуаре, и большущая черная тень, воняющая пепперони, нависла прямо над ней, сопя и бугрясь мускулами.
Жирняй Эл сидел на Тру, прижимая ее руки к тротуару. Я запрыгнула ему на спину, но он смахнул меня, как необъезженный жеребец. Я лицом вперед полетела в куст рядом с аптекой, в котором он и прятался. Тру извивалась, и металась, и вопила, бултыхая ногами как при беге на месте:
— А ну, отпусти меня! Макаронник долбанутый!
— Хочешь, чтобы я отпустил? Все, что пожелаете!
Жирняй Эл выпустил руки Тру, занес кулак и треснул ее. А потом слез с нее и захромал к упавшему велику, но передумал и решил поколотить Тру еще немного. Завис над ней, хохоча как чокнутый. Я вскочила и кинулась к нему, но тут Тру застонала, и я встала как вкопанная, не зная, что делать, и тогда чей-то голос прошелестел из темноты:
— Оставь ее в покое.
Сперва я решила, что мне почудилось, что это опять мое воображение. Но тут он шагнул в свет фонаря, и я увидела худые белые ноги, а потом пробежала глазами вверх по телу до груди, которая не шире сигаретной пачки. Двумя бледными руками он сжимал пистолет.
— Оставь ее в покое, Жирняй Эл, — сказал Генри Питерсон уже погромче.
И тогда весь мир замер, только и слышно было, как тяжело мы дышим, да еще вился дымок от горящей в траве сигареты Тру. В этот момент из аптеки вышел мистер Питерсон и подбежал к нам посмотреть, что случилось.
Он взял пистолет из рук сына и сказал:
— Теперь порядок. Дальше я сам. — И задвинул Генри себе за спину.
А Жирняй Эл растворился в темноте.
Мистер Питерсон смотрел ему вслед, чтобы увериться, что тот не намерен вернуться, а потом сказал: «Я позвоню Дэйву Расмуссену, как только мы приведем Тру в порядок». Он поднял ее на руки, а Генри побежал вперед открыть им дверь. Я опустила глаза — и там отпечатки наших с Тру ладоней, которые мы оставили прошлым летом, когда мистер Питерсон залатал тротуар, потому что в нем была здоровая выбоина, а он сказал, что не хочет, чтобы кто-то подвернул себе лодыжку. Наши ладошки казались такими маленькими рядом с енотовой шапкой Тру, которая валялась там, будто мертвая.
Генри высунулся из аптеки и позвал:
— Ты лучше зайди. Па говорит, нам, наверное, придется отвезти Тру в больницу. У нее, кажется, нос сломан.
Я изо всех сил цеплялась за разукрашенный «швинн» Тру. Мне не хотелось возвращаться в аптеку. Больше всего хотелось убежать домой, спуститься в подвал и забиться в потайную дырку в стене, потому что я позволила, чтобы с моей сестренкой случилось плохое.
Генри вышел из аптеки:
— Это ничего. С ней все будет в порядке. Па говорит, может, это просто большая шишка. Он сходит за машиной и отвезет вас
Неправда. Потому что в прошлом году Жирняй Эл воткнул в ногу Микки Харригана свой ножик, и никто по этому поводу и пальцем не шевельнул. Я была на детской площадке, когда это случилось. Видела все своими глазами. Жирняй Эл взбеленился из-за того, что Микки выиграл у него в «ножички». Бобби-инструктор позвонил в полицию, приехала «скорая помощь». Но с Жирняем Элом ничего не случилось, потому что мистер Молинари из «Ристоранте Итальяно» водит дружбу с полицейским сержантом Д’Амико, и они оба смеялись, повторяя, что «мальчишки есть мальчишки», и хлопали друг друга по спине у меня на глазах.
Пришлось все-таки пойти в аптеку. Мистер Питерсон положил Тру прямо на прилавок с содовым фонтанчиком. Как это мило, что он ни словом не упомянул все те разности, что вывалились из ее карманов. Россыпь «Даббл-Баббл», и белая пачка «L&M», и бинты — словно она как-то заранее знала, что они могут ей пригодиться. Когда я опустилась на красный табурет у стойки, сестра повернула голову и потребовала:
— Прекрати реветь.
Генри отошел к одному из шкафов, вынул пачку «Клинексов» и принес мне. Мистер Питерсон разложил немного льда, извлеченного из-за фонтанчика с содовой, на переносице Тру, а потом сказал, ему надо позвонить по телефону.
— Он забрал велосипед? — настойчиво зашептала Тру. — Забрал?
Я помотала головой.
Тру заулыбалась и, если б могла, захохотала бы во весь голос: так уж она устроена. Она, похоже, и боль-то не особо чувствует. Но она спятила бы похлеще Вирджинии Каннингем, если бы Жирняй Эл угнал второй ее велик.
В тусклом аптечном свете Генри ужас как походил на Эрла Флинна (который все-таки Эрл Флинн, что бы там ни твердила Нелл). Нет, вообще-то, конечно, совсем не похож. Но такой же храбрый. Так что в тот миг я поняла, что выйду замуж за Генри Питерсона, даже если он гомик: кто еще посмел бы выступить против Жирняя Эла Молинари? Я взяла его ладонь и так крепко сжала, что все то небольшое количество крови, которое еще оставалось в Генри, утекло куда-то в другое место тела — к его сердцу, будем надеяться.
Но тут в окно ударил свет от фар «рамблера» мистера Питерсона, и мы с Генри помогли Тру сползти с прилавка. А на улице нас уже поджидал Расмуссен. В руке енотовая шапка Тру, ногу он поставил на бампер патрульной машины.
— Девочки, — сказал мистер Питерсон, вылезая из машины, — вы же знакомы… с офицером Расмуссеном, верно?
— Да, мы знаем офицера Расмуссена, правда, Салли? — Тру, наверное, стало получше, потому что она заговорила своим «дразнящим» голосом. Взяла шапку у Расмуссена и нахлобучила на голову.
Тот не сводил с меня глаз. Неважно, кто был рядом, он, похоже, глаз не мог от меня оторвать. Неужели, кроме меня, никто этого не замечает?
— Это сделал тот парень Молинари, Салли?
Я кивнула, но не стала смотреть ему в лицо.
— Поищу его, — сказал Расмуссен.
Он увел мистера Питерсона за его «рамблер» и о чем-то стал тихо говорить. А мистер Питерсон выслушал, помотал головой, оглянулся на нас и сказал:
— Господь всемилостивый. Бедные дети.
Я не слыхала всего, что Расмуссен сказал мистеру Питерсону, но я точно слышала, хотя говорилось совсем тихо: «Я так сочувствую вашей утрате. Знаю, каково вам сейчас. Как Элис, держится?»