Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни

Чубарьян Александр Оганович

С позиции современности даже трудно представить такую ситуацию, когда наши даже жесткие оппоненты поддерживали какие-либо санкции против нашей страны или ее дискриминацию в ходе международных контактов.

В более общем плане следует сказать, что существует неоднородность западной научной элиты. В контактах с ней мы «давали отпор» попыткам искаженно интерпретировать историю России, но одновременно демонстрировали нашу готовность сотрудничать с теми историками Запада, которые были согласны воспринимать советскую точку зрения.

Опыт подобного сотрудничества отражал некоторые более общие

направления взаимодействия ученых в годы холодной войны. Многие западные академические историки как правило избегали вовлечения в политическое противостояние и в те антисоветские кампании, которые проводили идеологические круги и средства массовой информации в США и странах Западной Европы.

Мне представляется, что и сегодня в условиях обострения международной ситуации и жесткого антироссийского давления в том числе и в области интерпретации истории многие историки из тех же академических кругов также избегают вовлечения в так называемую «политизацию» истории.

Следует иметь в виду, что, как и ранее, в эпицентре противостояния находятся несколько наиболее острых тем в истории нашей страны и международных отношений. Это, прежде всего, история Второй мировой войны и общие оценки исторического развития России и ее роли в мировой истории.

К особенностям современного периода следует отнести и то, что на авансцене исторического противостояния с Россией находятся не историки США и «классических» стран Европы, а представители стран Восточной Европы, входившие ранее в состав России, или находившихся ранее в социалистическом блоке. В современных условиях, когда российские историки противостоят попыткам тенденциозной интерпретации отечественной и мировой истории и одновременно стремятся активизировать диалог, представляется весьма полезным использовать опыт международного сотрудничества историков нашей страны в годы холодной войны.

Конгрессы и Международный комитет исторических наук (МКИН)

Впервые я столкнулся с МКИНом в 1965 году на Всемирном Конгрессе историков в Вене. Я уже знал к тому времени, что главной задачей МКИНа была подготовка мировых конгрессов историков каждые 5 лет.

Российские историки официально вступили в МКИН в 1954 году и уже на следующий год приняли участие в Конгрессе, который проходил в Риме. Советская делегация тогда была небольшой; такой же скромной по численности через 5 лет она представляла нашу историческую науку и на следующем Конгрессе в 1960 году в Стокгольме.

И вот наступал 1965 год. На сей раз в Москве было решено направить в Вену большую делегацию и туристическую группу. В это время я уже довольно активно занимался международной деятельностью, и в Москве меня назначили секретарем советской делегации, которую возглавил академик А.А. Губер – председатель Национального Комитета советских историков. Александр Андреевич уже был хорошо известен в научной среде за рубежом. Он участвовал на многих международных встречах и конференциях. Кроме того, А.А. Губер представлял Советский Союз на Генеральной Ассамблеи МКИНа, которая собиралась между конгрессами (через 2 года после очередного конгресса), т.е. в 1962 году.

Для меня А.А. Губер стал первым примером и даже эталоном человека, прекрасно осуществляющего

международные контакты. Он был настоящим интеллигентом с большой буквы, принадлежавшим к семье обрусевших немцев. Его младший брат Борис в 1920–1930-е годы был известным поэтом и прозаиком, к несчастью, погибшим в годы Большого террора. Двоюродный брат – Андрей Александрович Губер – стал крупным искусствоведом, на протяжении четверти века он возглавлял в качестве главного хранителя Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.

Сам А.А. Губер занимался историей Юго-Восточной Азии. Его узкая специализация – история Индонезии, Филиппин. Это был прекрасно образованный человек, способный с успехом вести переговоры по самым разным вопросам. Он как никто другой подходил для роли руководителя Национального комитета советских историков. К тому же он свободно говорил по-английски и по-французски. А.А. Губера поддерживали в «инстанциях»; он умел быть не просто лояльным, но и точно знал запросы и интересы идеологических органов.

Почти все свое время он посвящал выполнению служебных обязанностей. К тому же ему довелось пережить страшную семейную трагедию. Во время отпуска, который он проводил с женой и сыном на пароходе, его сын утонул у родителей на глазах. После этого жена Губера потеряла интерес к жизни. Она почти всегда находилась дома, а сам Александр Андреевич согнулся и полностью поседел. Вся его жизнь была наполнена работой.

Я видел его «в деле», на многочисленных переговорах. Он не был ортодоксален и производил впечатление не ангажированного интеллигента; умел находить общий язык и общие интересы с коллегами. Употребляя современную терминологию, навеянную событиями XIX–XX веков, я бы назвал Губера европеистом-западником, хотя его научные интересы были обращены к Азии.

Мы не были с ним в приятельских отношениях, ему рекомендовал меня академик Е.М. Жуков, с которым Губера связывали многолетние общие интересы. В последние годы их отношения охладели. Причина была в том, что Губер был очень хорошо знаком (видимо еще с аспирантских времен) с женой Жукова. Но как раз незадолго до моего знакомства с ними Жуков ушел от жены и женился на своей новой аспирантке Тамаре Николаевне.

Возвращаясь к Венскому конгрессу, хотел бы подчеркнуть, что именно в Вене я приобщился к деятельности Международного Комитета исторических наук и к тем Всемирным конгрессам историков, которые, как я уже отметил, собирались каждые пять лет.

Помимо своей работы секретарем советской делегации я возглавлял еще и группу молодежного туризма. Помню, как мы ехали поездом через границу с Венгрией. Практически для всех молодых историков (в основном, аспирантов) это была первая зарубежная поездка в жизни. На Конгрессе они были слушателями, но и такое участие имело очень большое значение для будущего этих молодых людей, поскольку они стали участниками самой важной и крупной международной встречи историков.

Конгрессы, как правило, собирали от одной до двух тысяч участников из разных стран. Я участвовал, помимо уже упомянутого Венского в 1965 году, на Конгрессах в Москве (1970), в Сан-Франциско (1975), в Бухаресте (1980), в Штутгарте (1985), в Мадриде (1990), в Монреале (1995), в Осло (2000), в Амстердаме (2010).