Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Бьюдженталь Джеймс

Кейт сама охарактеризовала свою жизненную позицию, когда говорила, что внутри у нее словно камень. Кейт Маргейт пыта­лась отрицать свою человечность, стремилась стать ледяной стату­ей, неподвижным камнем, вместо того чтобы быть мягким, уяз­вимым, изменчивым созданием из плоти и крови. Она боялась узнать о своей изменчивости и предпринимала отчаянные шаги, чтобы отрицать это. Особенно Кейт нуждалась в том, чтобы избе­гать любых эмоциональных контактов с людьми: она верно чувство­вала, что это приведет к изменениям. Самое сильное влияние, которое может изменить человека, —любовь к другому

человеку.

19 ноября

Борясь со своей боязнью эмоций и двигаясь по направлению некоторой связи с людьми, Кейт пережила опыт, который про­извел на нее большое впечатление и существенно изменил наши отношения.

В то время Кейт была неприступной женщиной. Она по-пре­жнему неохотно занималась терапией, рассматривала ее как непри­ятную медицинскую процедуру, принимала ее решительно, но равнодушно, стремилась покончить с этим неприятным делом как можно скорее. Она вела себя настолько формально, что казалась пародией на саму себя. Она работала со мной почти год и все еще не желала говорить мне "Джим", предпочитая осторожное "док­тор Бьюдженталь".

Сегодня Кейт рассказывала о посещении детского отделения больницы — это было связано с ее работой. Находясь в больнице, она, к своему удивлению, разговорилась с сильно искалеченным, но очень умным ребенком. Позже в кабинете она рассказала мне об этом разговоре.

— Вы должны понимать: я вообще не люблю детей, и, вероят­но, мне следует признать, что обычно я чувствую себя среди них неловко. Когда эта маленькая девочка въехала в кабинет на своем инвалидном кресле, моим первым ощущением была досада. Мне необходимо было многое сделать и не хотелось, чтобы меня пре­рывали. Вероятно, я кажусь вам ведьмой из диснеевского мульт­фильма, но я действительно не думаю, что дети так уж приятны и интересны. Обычно их ум неразвит, они интересуются только своим собственным миром, и они часто невнимательны и неряш­ливы. Я обычно всего этого не рассказываю, но вы должны знать, чтобы понять, каким необычным был для меня этот опыт.

— Кейт, ваши слова звучат так, как будто вы говорите не о своем собственном опыте, а о каком-то странном существе, ко­торое препарируете.

— Вы все время говорите мне подобные вещи и, вероятно, счи­таете, что должны это делать, но я не понимаю, какую пользу вы можете мне этим принести. В любом случае, я не хочу сейчас отвлекаться. Я говорила вам об этом ребенке... — она была холод­на и невозмутима.

— Я не хочу слышать о ребенке. Я хочу услышать о вашем опы­те, — перебил я. Мне бросили вызов: давай, Бьюдженталь, отве­чай на него.

— Да, конечно. Я расскажу вам о своем опыте как можно луч­ше, учитывая все обстоятельства. А теперь не будете ли вы любезны выслушать меня? — резкая манера не была необычной для Кейт, но сегодня она, казалось, проявилась еще больше.

— Продолжайте, Кейт, — уступил я. Она бросила мне вызов, я знал, и у меня было искушение подчеркнуть это, но скорее в моих интересах, чем в ее.

— Ну, этот ребенок— ее зовут Таня, нелепое имя для девяти­летней девочки, — каким-то образом втянула меня в разговор. И, знаете, я действительно была очарована! Я нашла ее просто пре­лестной и очень умной.

Уже через минуту я объясняла ей суть на­шей исследовательской программы — представляете, девятилетней! Но я уверена, что она поняла! Она кажется не по возрасту разви­той, но не чрезмерно...

Кейт остановилась, размышляя. Я почувствовал, что ее настро­ение изменилось. Она показалась внезапно чем-то невероятно уяз­вленной.

— В чем-то она казалась старше, а в чем-то... — Я оставил пред­ложение незаконченным, с вопросительной интонацией.

— Да, в чем-то... — Кейт по-прежнему была погружена в свои внутренние ощущения. — В чем-то другом она казалась даже мо­ложе своих девяти лет. Возможно, это потому, что она была так изуродована и беспомощна. Я каким-то образом физически почув­ствовала ее беспомощность. И это заставило меня ощутить... — Внезапно она прервалась, и я почувствовал, что она может запла­кать. Кейт плакала до этого всего один или, возможно, два раза, и тогда в ее чувствах было больше горечи, чем печали. Теперь это была явно другая Кейт.

— Она заставила вас почувствовать... — мягко, совсем мягко подсказал я.

— О, не знаю. — Слезы все еще были близки, но их сменил гнев. Теперь осторожнее!

— Вам легче рассердиться сейчас, чем позволить проявиться своему подлинному чувству, Кейт, — я произнес это обычным голосом, без вызова.

— Я почувствовала себя матерью! Вот! Я это сказала. Вы доволь­ны? — Она подняла голову и посмотрела на меня с вызовом. Я смотрел в ее покрасневшие, полные боли глаза, стараясь не отво­дить взгляд, и ничего не комментировал.

— Вы по-прежнему хотите проявить свой гнев, чтобы избавиться от своих нежных чувств. — На этот раз она работала со мной.

— Все равно, какая от них польза! — Кейт немного смягчилась, и в уголках ее глаз появились слезы. — Что мне это даст теперь, если я начну сожалеть о детях! Я слишком стара. Слишком стара, и вы это знаете. Так зачем бередить все это? — Гнев спал, под ним явно обнаружилась боль.

— Вы пытаетесь убедить себя, что слишком стары для того, чтобы иметь своих детей, и поэтому к чему жалеть, верно? — Я не руководил сейчас. Кейт была самой собой.

— Да, да. — Слезы брызнули сильней, а гнев совсем ослабел. — Просто в этом нет никакой пользы.

— Кейт, вы делаете именно то, что вам нужно делать. Пере­станьте мешать самой себе. — Я сказал это твердо, но тепло. Ка­залось, я поддержал ее, но я знал, что она испугается проявле­ния слишком сильной нежности и отступит. Во мне поднималась волна чувств.

— У меня возникла нелепая мысль, что я, возможно, могла бы удочерить этого ребенка! О, меня бесит, что я это говорю! — те­перь она всхлипывала.

— Вам так трудно просто отдаться своим эмоциям и не управ­лять ими, не пытаться быть рассудительной и бесчувственной. — Я был настойчив, но проявлял понимание.

— Да, да. О, Боже! — Кейт перестала говорить и разрыдалась. Я сидел молча, пока рыдания сотрясали ее. Она плакала несколько минут, а потом, когда она смущенно взглянула на меня, гнев ис­чез. Удивленным голосом она произнесла:

— Я чувствую себя так, как будто у меня был ребенок, и он умер.

Мои глаза наполнились слезами.