Наваждение Монгола
Шрифт:
Не к нынешнему Тургуну, закаленному варвару, способному рушить судьбы не глядя, а к тому мальчишке, без вины виноватом в том, что рос без отца и был сыном уборщицы.
Примерно понимаю, какую травлю он вынес и как именно расправился с ней. Иногда жизнь не оставляет выбора, заставляет быть сильным, а сила очень часто граничит с жестокостью. Только так можно было выжить во враждебной среде, в которую угодил Гун.
Пока убираю волосы с неожиданно взмокшего
Наливает в чашку горячий отвар и ставит передо мной, садится рядом.
– Попей, кыз, совсем исхудала. Не ешь ничего. Глупая девчонка.
Пропускаю бубнеж старушки мимо ушей и задаю интересующий вопрос:
– А что же дальше случилось в его судьбе, что сделало его таким?..
Не решаюсь произнести “бездушным”, но Рения понимает, прищуривается, делает глоток, смотрит на меня поверх чашки. Решает, видно, говорить или нет. Ставит чашку без ручек на блюдце и продолжает:
– Не могу сказать всего, но жертвы Тургуна были напрасны. Мать ему спасти не удалось, закон он нарушил. Только там не все так просто было… Гун был в своем праве…
Замолкает. Делает неопределенный взмах рукой, словно в корне не согласна с тем, что произошло с Монголом.
– Тургун был осужден по серьезной статье и получил срок.
Тру лицо, информация, которую мне поведали, скупая, но за каждым словом мне мерещится судьба человека, изломанная, неправильная, как в кривом зеркале. Остается четкое ощущение, что у того парня из прошлого просто отняли будущее.
Не знаю, что я хотела услышать. Наверное, что-то другое. Историю про безжалостного убийцу, но явно не это. Демон во плоти, оказывается, когда-то был человеком.
Жил, стремился к своим целям и… любил…
Меня прострелило именно последнее открытие. Я привыкла считать Монгола бесчувственным. Он глух к моим стенаниям, с трудом поверил в историю с болезнью брата, а оказывается, когда-то сам был на моем месте. Знает, каково это, когда человек готов на все ради спасения близкого.
Даже на то, чтобы преступить закон.
Улыбаюсь горько, сквозь слезы.
А ведь мы похожи с тем Гуном из прошлого…
Вернее, я понимаю его. Не оправдываю, не перестаю испытывать к нему нечто странное на грани ненависти, но я сама готова была отдаться Айдарову, только чтобы помог Моте…
– Напугала я тебя? – спрашивает женщина, видимо, не зная, правильно ли поступила, слегка приоткрыв мне завесу тайн прошлого Монгола.
Не могу ответить. Голоса нет. Сердце пропускает рваные удары, и я делаю паузу. Обнимаю ледяными пальцами покатую чашку без ручек. Причиняю себе боль.
Так нужно, чтобы прийти в себя, чтобы не думать о том, что услышала. Делаю глоток, затем еще и еще.
Наконец, опускаю чашку и смотрю в темные глаза женщины. Рения молча наблюдает за мной. Может, уже и сожалеет, что разоткровенничалась.
Мое отношение к Монголу не изменилось, хотя…
Мои чувства к нему сложно охарактеризовать. Он умеет воздействовать и мое неопытное тело откликается на него как на мужчину, может, вопрос в физической тяге?
Но тогда…
Мне бы не было так мучительно больно от чувств, которые испытываю.
– Давай еще отвара налью. Ты бледная.
Наконец, нарушает молчание Рения, поднимается, проводит необходимые манипуляции и вновь полная чашка чая передо мной, а я вожу пальцами вдоль ромбовидных разноцветных фигур на блюдце и отвечаю невпопад:
– Нет, я не испугалась, но парень из вашего рассказа и мужчина, которого я повстречала, различны как небо и земля. И если тому мальчишке, я сочувствую, то похитившему меня варвару готова расцарапать лицо за то, что совершил…
Замолкаю, не договариваю. Потому что на самом деле я в смятении.
Тоскую по нему безумно и в сердце жгучая боль от осознания, что была у него женщина, и любовь была…
А я лишь так… Инструмент мести. Горько. Обидно. Жутко.
И правду говорит Рения – бедовая я. Ведь тоскую по его сильным пальцам и грубым губам, которыми Гун так порочно пил мои стоны. Наваждение просто. Прикусываю язык, чтобы очнуться.
– Тебе нужно поспать, кыз. Мне не нравятся синяки под твоими глазами, – мягкий голос пожилой женщины отрезвляет.
Сжимаю губы, пытаюсь удержаться от вопросов, но я как мазохист хочу услышать историю до конца. Историю его любви.
Поэтому, отбросив сомнения, проговариваю ровным голосом:
– Любимая разбила Монголу сердце. Почему? Не простила, что пошел на преступление, или не дождалась, быть может, предала?
Рения поднимает палец и мотает головой, не дает мне больше свои догадки озвучивать, сводит брови на переносице, встает, завершая откровение:
– Нет. Кыз. Убили ее. На его глазах. Не спрашивай деталей. Большего не расскажу.
Отворачивается, моет чашку, ставит на место, а я сижу ни жива, ни мертва…
В голове щелчком раздается голос Монгола:
– Невеста врага… кровь за кровь…
Закрываю глаза. Нужно пережить это знание. Подозрение. Мысль, которая зарождается и не дает продохнуть. Мне словно грудь сдавили железными скобами, пробили насквозь…
Гун любил и ее убили…
– Я домой хочу, понимаешь, Рения?! – выговариваю в сердцах и глаза колоть начинает от слез, от обиды, как это ни странно, на Монгола.